имела целью обезопасить евангелическое движение от ассоциации с революцией в свете жалобы, поданной социал-демократами, но, с другой стороны, здесь выражался общий для всех евангелических вождей взгляд, что политика, основанная на понятии класса, ошибочна, и что у верующих есть лучший альтернативный план по преобразованию России.

У идеи религиозной реформации было много общего с революционным социализмом. В обоих случаях преобразование общества связывалось с радикальной переменой индивидуального сознания, см., например, [Раевский 1914:260–261]. Марксистская революция и евангелическая реформация были вариантами апокалиптической картины «идеального будущего коллективистского состояния спасения в мире сем» [Bauckham 1996: 566]. В то же время идея реформации отвергала материалистические идеи о революционном движении, поскольку она предполагала, что социальные перемены произойдут в результате духовной трансформации индивидов, а не наоборот. Так, в начале 1908 г. Василий Павлов писал в «Баптисте», что закон любви «может разрешить все наши социальные вопросы, и другого исхода из обострившейся классовой и экономической борьбы нет» [Павлов 1908: 3]; см. также неозаглавленную статью И. Сапункова [Баптист, № 2 (февраль 1908): 2]. Несколько лет спустя он противопоставлял «метод христианства» «методу научных социалистов» в деле улучшения общества. Открыто отвергая путь насильственной революции, он утверждал, что «эти научные социалисты и социал-революционеры забывают, что моральное зло есть корень всякой социальной несправедливости». Взамен Павлов проповедовал социальный мир, основанный на христовой заповеди возлюбить ближнего своего, как самого себя: «Хозяева должны любить рабочих, как себя, а рабочие взаимно – работодателей», – писал он [В. П. 1911: 363]. Проповедники могли акцентировать разные аспекты этой политики любви. Иванов подчеркивал социальное равенство, а Павлов – социальный мир, но все решительно оказывались от политической борьбы. Несмотря на изменившиеся обстоятельства, вера в то, что в основе социального вопроса лежал грех, продолжала доминировать в социально-политической мысли евангеликов до и после 1917 г. [Социальный вопрос 1911: 2]; цит. по: [Nesdoly 1971: 330].

Таким образом, две взаимосвязанные идеи присутствовали в сдержанном политическом дискурсе баптистов до революций 1917 г. Во-первых, они стремились избегать вовлечения в политику, сосредотачиваясь на религиозном активизме и идя на компромиссы с существующим режимом, когда это было необходимо для того, чтобы продолжать свою духовную деятельность. К тому же они выступали за альтернативную картину социально-политического порядка, основываясь на идеалах раннего христианства и надеясь на реформацию, в результате которой на земле будет построено Царство Божие. Обе эти идеи предполагали, что чаяния и методы верующих не от мира сего. Однако идея реформации подразумевала, что вся русская нация превратится в общину обращенных христиан-протестантов и таким образом будут решены многочисленные проблемы российской жизни. Таким образом, нежелание евангеликов участвовать в светской политике и нежелание говорить на языке светских ценностей не следует уравнивать с полным отказом от ответственности за судьбы этого мира. В 1917 г. светская политика ворвется в мир евангеликов, заставив верующих переосмыслить свои прежние ценности и стратегии.

Разговоры о революции

За несколько дней в конце февраля – начале марта 1917 г. царский режим пал, столкнувшись со всеобщей стачкой, бунтом петроградского гарнизона и общим нежеланием любых институтов поддерживать монархическую власть. 2 марта Николай II отрекся от престола по единогласному совету своих командиров. Думские лидеры назначили Временное правительство, которое должно было провести насущные реформы и подвести страну к созыву Учредительного собрания, которое должно было принять будущую конституцию России. Почти за один день, по известному выражению Ленина, Россия стала «самой свободной страной в мире». Либеральное Временное правительство сразу же приступило к демонтажу прежнего социально-политического порядка, провозгласив равенство всех граждан. Была провозглашена свобода собраний, слова, прессы и религии, объявлена амнистия для политических заключенных и ссыльных, реформирована судебная система, отменена смертная казнь и установлена новая демократическая форма местного самоуправления. Но члены Временного правительства знали, что они не полностью контролировали страну. Наряду с думским правительством возник Петроградский совет, слабо организованный орган рабочих и солдатских депутатов, надзиравший за Временным правительством во имя защиты интересов угнетенных классов. С самого начала после падения монархии в России установилось двоевластие. Как показывает Орландо Файджес, вне столицы не было даже двоевластия, скорее установилось «множество местных властей» [Figes 1996:335,358,359]. Но в марте 1917 г. никого это, кажется, особо не беспокоило. Люди в эйфории высыпали на улицы, составляли собрания и сходки, называли друг друга «гражданами», распевали «Марсельезу», уничтожали символы царского режима и праздновали обретение свободы [Figes, Kolonitskii 1999: 30–32].

Когда пришла революция, евангелическое движение переживало упадок. Многие общины были закрыты, многие вожди сосланы, а всероссийские организации парализованы. Когда новость о падении самодержавия распространилась по стране, баптисты стали заявлять о себе в публичном пространстве новой России. Дела против арестованных баптистов прекратились, и около восьмисот ссыльных баптистов стали возвращаться из Сибири, чтобы занять свое место в новом демократическом обществе [Blane 1964: 130; Steeves 1976: 99]. Один верующий, который провел большую часть войны либо в штрафном батальоне, либо в тюрьме, писал: «Не могу выразить словами моего состояния, когда я впервые прочитал о свободе. Я хотел сейчас же сорвать печати с дверей молитвен[ного] дома» [Бессараб 1917:226]. В мае 1917 г. один бывший президент Союза баптистов, Илья Голяев, писал другому бывшему президенту, Дею Мазаеву, что революция дала «святое тяготение к Съезду братьев» и стала шагом «к Евангелизации в стране нашей» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 68, л. 5]. Преобразование общества и эмансипация возродили религиозный энтузиазм и сподвигли евангеликов строить смелые планы на будущее в новой стране.

В источниках раннего этапа революции в обилии встречаются радикальные идеи, язык и образность. В первые дни мая 1917 г. верующие по всей стране стали собираться на особые молитвенные встречи благодарения. Многие общины посылали телеграммы в Думу, а в некоторых случаях даже в Совет рабочих и солдатских депутатов, выражая радость по поводу падения самодержавия и изъявляя поддержку новому правительству. Так, 3 марта бердянские баптисты писали, что теперь снова могут свободно встретить своих братьев, которые вернулись из Сибири, «изгнанников за истину при многолюдном стечении народа». Они воссылали молитвы за Думу и Совет рабочих и солдатских депутатов. Телеграмма завершалась лозунгом «Да здравствует демократическая республика!» Следуя своей давней мечте о русской реформации, авторы этих телеграмм рассматривали политическое и религиозное освобождение в неразрывной связи. Вот что писал Голяев от лица балашовской общины думскому председателю и «гражданину Свободной России» М. В. Родзянко:

Вспоминая достопамятную ночь в Петрограде под 27 февраля сего года и сравнивая с ночью борьбы за свободу в Гефсимании, община Русских баптистов в Балашове с глубокою признательностью выражает вам и всем с вами борцам за народную свободу сердечное сочувствие, призывая