– Ляля! Я сейчас, быстро! – сказала бабушка из прихожей, наскоро застёгивая самую некрасивую свою шубу из беличьих лапок. Шуба давно облысела, залысины напоминали трещины на сухой дороге, но в этой шубе были самые удобные карманы: и внутри, на вытершейся подкладке, и снаружи – карманы, как две глубокие бочки, так ещё на пуговицу застёгивались.

– Нет! – почему-то сказала Ляля. – Я не останусь больше одна дома! Я боюсь без тебя!

Множество раз после Ляля спрашивала себя: почему она потребовала идти с бабушкой, не бросила её? Может быть, Ляля почувствовала беспокойство из-за настроения бабушки, а может, из-за этого страшного полушубка, который бабушка носила только дома, когда болела и кашляла? Всегда бабушка, оставляя Лялю одну в квартире, была весёлая и деятельная и, уходя, долго выбирала, какую шубу надеть: для мороза – дублёную овчину мехом внутрь, от снега – каракульчу, для оттепели – лисий полушубок, для весны – беличью пелерину. Сейчас же бабушка явно напугана и не надевает каракульчу, хотя сейчас время именно этого пальто. Ляле очень хорошо было знакомо такое состояние по саду, это плохое настроение, угнетённое, когда мучаешься, ждёшь вечера, чтобы забрали из этой противной группы, где, кроме Руслана, с тобой никто не разговаривает. Мама ещё летом, прощаясь с Лялей на вокзале, сказала потихоньку, чтобы Ляля за бабушкой следила.

– Если паника, нервность, страх – ты должна быть с бабушкой и успокоить, – предупредила мама. – Знай: я всё вижу, и не обижай бабушку, не расстраивай её.

«Не обижай бабушку, не обижай бабушку, – передразнивала Ляля про себя маму. – А меня можно обижать: Медузика так и не купили!»

Но теперь Ляле подарили больше даже, чем ей хотелось, она всегда помнила мамины слова и, конечно же, озадачилась, испугалась. Но Ляля не трус.

– Бабушка! Я с тобой!

– Ляличка! Зачем?

– Там же у дороги лисички!

– Ну что тебе дорога! У тебя такая панорама на кухне и бинокль! Они всё утро носились.

– Нет! Хочу вживую! – заныла Ляля. – Хочу гулять…

Бабушка раздражённо сказала:

– Скорей давай тогда, а то сберкасса закроется, – добавила жёстко: – И без санок!

И они побежали – нет! – полетели в сберкассу. Ляля даже не успела посмотреть через шоссе, мышкуются лисы или нет. По идее, должны там быть. Погода пасмурная, серое с белыми подпалинами небо, снег падает сухой, мелкий, не снежинистый, оставляя на бабушкином лысом полушубке следы, будто мукой посыпали. В сберегательной кассе стояли в очереди и сидели старые люди, бабушка заняла очередь, Ляля забилась в дальний нелюдимый угол, но из этого угла она хорошо видела бабушку. Ещё она заметила двух странных людей: женщина в длинной блестящей юбке и в полушубке с бубенчиками из ненавистной коричневой норки и молодой дядя, приятный он, даже красивый. Ляля заметила их, потому что они посмотрели на неё как-то странно. Ляля не могла понять как: зло или жалостливо, она только заметила, что посмотрели.

Подошла бабушкина очередь, и тут Ляля вышла из своего угла, встала рядом с кассой, она увидела, что бабушка пересчитывает целый кирпич денег, много-много бумажных купюр. Ляля была ошарашена и поэтому подбежала, забыв про то, что вокруг старые люди, которые вечно приставали с вопросами, как зовут маму и кем работает папа – охотником, скорняком или охранником, и почему ухо из шапки вылезает, оно же «голо-е!». А шапка на Ляле соболья. Она просто ей вели-ка – так Ляля и отвечала.

Бабушка сбилась, недосчитала деньги, сунула их в карман облысевшей кацавейки, во внутренний карман она положила серую книжечку, с которой всегда ходила в сберкассу. Затравленно озираясь и, кажется, забыв о внучке, бабушка заторопилась к выходу. Ляля встала с того бока, где был денежный карман, взяла бабушку за руку, просто вцепилась в неё, и пусть все на свете прохожие ворчат, что «всю дорогу заняли». Деньги! Много денег! Ляля была очень зла, взбешена как бешеный барсук, который где-то летом покусал маленького ребёнка. Откуда у бабушки так много денег? Ведь ей всегда говорили, что денег мало, поэтому Медузик так и не был куплен. С большим скандалом появилась спустя год после Лялиных требований Лулу, с таким большим скандалом, что мама не приехала в Пушноряд ни осенью, ни на Новый год, и Ляля, как большая, отвечала на все звонки маминых знакомых, которые звонили и звонили, названивали и названивали…

– Бабушка! Куда ты меня тащишь? Нам же в другую сторону!

– Нам ещё в аптеку, Лялечка, потерпи. На автобусе сейчас поедем.

– Зачем в аптеку? Опять в аптеку?!

Ляля не любила аптеку, там пахло уколами, там бабушка покупала незнакомые коробочки с таблетками, не из рекламы, – много разных коробочек и таблеток – и оставляла много денег. Лялю примиряло с аптекой только то, что ей всегда перепадала гигиеническая губная помада с разными вкусами – можно было в саду напоказ достать её из кармана шубки и помазать перед прогулкой губы. На остановке среди ожидающих автобуса Ляля увидела ту пару из сберкассы: «блестящую юбку» и «бегающие глаза» – так она их прозвала про себя. И женщина, и мужчина отвернулись, когда Ляля посмотрела на них. Мужчина закопался в шарф, как весёлый жулик из весёлого фильма. Ляле не смешно, а бабушка всегда смеётся, когда этот фильм на кассете смотрит… Подошёл автобус. Бабушка вдруг сказала:

– Ляля! Давай подождём следующий.

– Зачем?

– Что-то нехорошо мне, хочу подышать.

В автобусе было много народу, и все в платках и душегреях мехом внутрь – так одевались те, кто ходил в церковь. «Может, эти тоже из церкви», – подумала Ляля о мужчине и женщине. Но странно: они тоже не сели на автобус. Причём Ляля видела, что они стояли рядом с другими, собираясь войти. Но вот автобус отъехал, а они остались. Встали совсем рядом, болтают, смеются. Всего два человека сошли на их остановке, они торопились, быстрым шагом удалялись. Ляле стало страшно, ухо мёрзло, выбившись из шапки от того, что Ляля часто поворачивала голову. Под шапку поддувало. Голова сильно мёрзла, Ляля подняла воротник и тут заметила лису. Лиса явно направлялась к ним, аккуратно перебегала шоссе, оценивая расстояние между ней и приближавшимся автомобилем. Ляля пригляделась: лиса светло-серая, значит, их лиса, бабушкина старушка, седая.

– Бабушка: лиса! – захлопала в варежки Ляля.

«Блестящая юбка» и «бегающие глаза» тоже заметили лису и зачем-то сделали шаг к ним с бабушкой, они теперь стояли совсем рядом с ними. Но бабушка не замечала этого, она, кажется, и лису не замечала, она… плакала. Вдруг молодой человек сделал ещё шаг и оттеснил Лялю. Ляля и сама не могла объяснить, как это вышло, но она вдруг осталась стоять одна, а рядом с бабушкой – эти «бегающие глаза».

Раздался оглушительный визг, пронзительный. Ляля сначала решила, что это голосит лиса, они могут так кричать, как будто жаловаться, как будто разговаривать. Ляля обернулась – визжала женщина, она лежала рядом с остановкой, две крестовки, с яркими огненными боками и тёмными пятнами на спине, вонзили свои сильные лапы в полушубок из глупой норки, бубенчики полушубка темнели на глазах, как будто лисы решили пораскрашивать норкину шкурку. Так ей и надо, глупой, наиглупейшей, как Йогупоп, норке!