– И чего ты сбежала? – недоумевал он. – Я добрый, ласковый. Пригожусь ещё, и не раз. Тем более ты одна. Топор тебе наточу, а там и приглянусь тебе.

Настя молчала, но вдруг стало спокойнее. Гость так нежно её обнимал, словно это был не незнакомец, а Егор.

Усадив Настю за стол, поставил перед ней тарелку с пшеном.

– Нашёл я твои запасы. Воспользовался. Вот и тебе оставил. Ешь, брюхо изголодается, кто родится потом?

Настя взяла ложку, ела с жадностью. Потом ещё выпила две кружки воды.

От сильного жара её разморило, стало подташнивать.

– Фух, – кочегарил Ярослав, – заморозили меня нелюди. Вот живут же люди, как ты. Ни бед тебе, ни ссылок, ни холодных землянок. То ли до вас не добралась Советская власть. Да тут доберёшься! Я ноги ломал три недели по сугробам. Два раза проваливался и чуть не задохнулся. Думал уже, что лучше в снегу, чем меня потом за руки в яму скинут и тонким слоем земли…

Мужчина замолчал.

Насте показалось, что на его глазах появились слёзы.

Она отвернулась для приличия.

Гость заговорил опять:

– Тонким слоем земли… Как дружка моего Саньку. Случай, говорили, несчастный. Но я-то видел, как всё было. Они специально нас в тот день направили в разные бригады. Знали, что я защищать буду. Комендант у нас – сволочь редкая. Не человек он…

Одиннадцать лет я ждал дня, когда смогу сбежать. Жаль, что один только смог. Другие не стали рыпаться.

А я уже не мог. Сковали моё сердце, а оно рвалось на свободу. Мы ведь все под одним небом родились, все одним воздухом дышим, одну землю топчем. Только одни жрут крыс, а другие молоденьких поросят. И остальное у нас всё общее. Корни общие…

Мужчина вздохнул тяжело.

– Ты чего молчишь? Разве я не прав? Ты ведь тоже не от хорошей жизни тут. Видно по тебе: зашуганная, трусливая, страх в глазах бегает. Местные так себя не ведут. Они смелые, страха нет, только твёрдость характера. А ты не такая. Мужик-то есть?

Настя кивнула.

– И куда он ушёл? Откуда мне ждать беды?

– На песца ушёл…

И тут Настя не выдержала и заплакала:

– Сын не вернулся. Должен был через 10 дней прийти, а дни уже все прошли. Я уже и не знаю, что думать.

– Да-а-а-а-а, – задумчиво протянул Ярослав. – Детей терять тяжело. Я своего не уберёг. Пока в приступе корчился, его забрали. А куда забрали? А я не знаю… Обещали на распределении, что не разлучат. А вышло иначе. У нас с ним уговор был, что если кто-то освободится, то ехать к бабке моей в Енотаевку. Ему уже 21 в этом году. Я доберусь теперь туда. Только вот не знаю, как тебя тут оставлять.

Настя хотела сказать: «Идите своей дорогой, я сама справлюсь!», но промолчала. Вдруг ей подумалось, что ещё кто-то придёт незнакомый. А тут уже вроде как место занято. Да и заступится в случае чего.

– Дождусь сына твоего, чтобы уже со спокойной душой уйти.

– Топите поменьше, мне дышать нечем, – попросила Настя.

– Милая моя, дай согреться. Ты вон и в курятнике не замёрзла, а у меня кости насквозь промёрзли. Я и не помню, когда вот так последний раз топил. Прямо тепло разливается по телу, и так хорошо становится. Баньку заметил, мне туда надобно. Противиться не будешь?

– Не буду, – ответила Настя.

Встала из-за стола и пошла в свою комнату, закрыла на крючок дверь, прилегла на кровать.

Стала молиться. Просила бога о возвращении мужчин и Сеньки. Уснула.

Стук в дверь был несмелым.

– Бабонька, выходи, пожрать надобно. А то если ты помрёшь, чего я сыну твоему скажу?

Ярослав оказался очень заботливым. Готовил сам, убирал сам, кормил птицу.

Настя даже ничего не напоминала. Прошли дни возвращения Ивана Ивановича и Егора.

Стало невыносимо от боли внутри.

Каждое утро гость говорил:

– Лес – место страшное. Зимний лес – место бедовое. Мало ли что случилось. Вернутся твои мужики. Только ты в случае чего за меня заступись. Я ведь плохого тебе ничего не делаю. Жрать готовлю, помогаю.

Конец ноября выдался очень холодным. Настя уже так привыкла к жару в доме, что когда Ярослав топил слабее, она ворчала на него.

Он смеялся. Говорил, что поначалу он мёрз в доме, а теперь хорошо ему.

Ночью Насте приснился сон.

Сидит она за столом и читает письмо от Егора. Оно написано мелко, разобрать трудно. Настя видит вроде знакомые буквы, а глаза могут прочесть только слово «ангел». А потом письмо стало этим «ангелом» всё исписано.

Проснулась в слезах.

Перед завтраком посмотрела на Ярослава и мысленно подумала: «Может быть, он мой ангел?»

Перед Новым годом гость зарубил курицу. Приготовил из неё суп, поджарил мясо в печке.

Настя вытащила ему бутылку с наливкой.

Ярослав выпил, поблагодарил. А перед сном у него случился приступ. Он резко закричал, потом повалился на пол. Дёргался в конвульсиях.

Настя положила ему под голову свёрнутое полотенце. Щипала за щёки, гладила по голове. Успокаивала. Он закрыл глаза, скулы его сжались до предела.

– Всё пройдёт, – шептала Настя, – всё пройдёт.

Когда мужчина затих, перетащила его на кровать. Укрыла, положила мокрое полотенце ему на лоб, а сама до утра сидела у печи.

Ярослав очнулся только к обеду. Вышел из комнаты, шатаясь.

– Чёртова голова, – бормотал он. – Не даёт она мне покоя. Один раз получил по ней, и вот теперь мучения на всю жизнь.

– Наливку не нужно было, – виновато произнесла Настя.

Ярослав махнул рукой и ответил:

– А тогда радости никакой в жизни. Ну подёргался, покорячился, и вот живой! Только кажется мне, что сплю я после приступа всё дольше и дольше. Когда-то совсем не проснусь, но доберусь до своих обязательно. У меня уговор с сыном. Чувствую, что и он там меня ждёт.

Наливку Настя припрятала.

И когда гость просил её, говорила:

– Вот до сына доберётесь, там и выпьете. А сейчас надо сил набираться.

В конце февраля 1939 года Настя уже совсем потеряла веру в возвращение мужчин и Сеньки. Плакала несколько дней. Ярослав её успокаивал.

А в начале марта приехал Мирон.

Увидев незнакомца, насторожился. Настя вышла из дома и всё объяснила.

Мирон переночевал и собрался в лес.

– Знаю я все отцовские места. Проверю.

Вернулся через шесть дней с Егором.

Егор был слаб и истощён.

Мирон оставил его с Настей и опять ушёл в лес.

Объяснять Егору, откуда взялся Ярослав, Настя не торопилась.

Отвела его в баню, напарила.

Гость