светит больше ролей, поверь мне. Благо есть парики. И ты можешь стать разной. Тем более твой талант многогранен настолько, что театр Ивана Абрамовича не может раскрыть его в полной мере. Тебе нужно учиться, девочка!

Но из театральных училищ приходили отказы.

Соня расстраивалась неоднократно, но Тамара ещё больше.

В июне 1939 года от Гули пришло письмо.

Дрожащими руками его открывал Роня.

В письмо было вложено фото. На нём Гуля и…

Роня не верил своим глазам. Рядом с Гулей стоял Герман Иосифович.

– Сонечка, – воскликнул он, – посмотри, наши голубки снова вместе! Это невероятное чудо, душа моя!

Соня, взглянув на фото, даже всплакнула.

Вечером вместе пошли показать его Ивану Абрамовичу. Тот улыбался. Но потом велел фото уничтожить.

– Его нельзя хранить, – возмутился он. – Нас могут обыскать! Увидят вдруг, и тогда театр больше не встанет с колен. Это просто невозможно.

Соня махнула рукой и сказала Ивану, что он очень мнительный.

Фото забрала домой и пообещала его спрятать.

Когда через некоторое время вытащила его из тайника, ахнула.

На лице Германа Иосифовича было чернильное пятно. Чернила впитались во всё фото, частично уничтожив с обратной стороны надпись.

– Кто? Кто это сделал? – Соня стучала кулаком по столу и кричала.

На крик прибежал Роня. Взял дрожащими руками фото, долго всматривался в него.

Тамара стояла рядом и тоже смотрела.

– Кто? – Соня потеряла голос и шипела: – Кто это сделал?

И Роня, и Тамара молчали.

Обиженная женщина смотрела на обоих осуждающе.

– Как вы могли! Струсили перед такой глупостью! Не ожидала от тебя, Роня! Ты не умеешь врать.

– Сонечка, так лучше для всех нас. Ну вдруг обыск, а у нас свежее фото с Германом. Ты же не знаешь, каким чудом он остался на свободе. Может, он сбежал, может, изменил фамилию, может…

– Оставь эти оправдания, Роня! Тебе впору писать пьесы для театра. Фантазия бежит впереди тебя…

Тамара не понимала, что происходит. Сознаться в том, что это она испортила фото, не могла.

Боялась, что больше не выйдет на сцену, но зачем Роня взял вину на себя, не знала.

Уже поздней ночью Тамара встала выпить воды.

Только собралась выходить из комнаты, как услышала всхлипывания.

Плакала Соня.

– Роня, – причитала она, – как ты мог так испортить счастливые лица? Как ты мог? Я смотрела на этих детей как на своих. Их счастье поселило в сердце надежду на то, что у нас есть-таки будущее! Счастливое будущее есть.

А это пятно… Оно как смерть… Как червь, который поселился в яблоке и точит его изнутри. И та надежда погасла. Мне стало казаться, что всё плохо. Что скоро нам всем будет плохо. И эта клякса как подтверждение тому…

– Сам не знаю, как так вышло, Соня! – оправдывался мужчина. – Было темно. Я вспомнил, что снял своё кольцо, когда писал Гуле ответ. И мне захотелось надеть его опять.

Стал копаться в ящике и случайно опрокинул чернильницу.

Пока вытирал всё, не заметил, как струйки потекли в ящик. Для меня странно, что ты совсем ничего не спросила о нашем свадебном фото.

Роня вздохнул тяжело и продолжил:

– Оно испортилось полностью… Это вышло случайно, душа моя!

– Ах! – воскликнула Соня. – Я ещё думала, что чего-то не хватает. Ты убил меня, Роня!

Теперь Тамара поняла, что Роня и впрямь считал себя виновным. Он не заметил, что до опрокидывания чернильницы лицо Германа уже было залито.

Роня нервничал, Соня была обижена вот уже две недели.

Обычно на спектакль она звала с собой мужа, а в этот раз велела остаться дома.

Тамара несколько раз пыталась сознаться в содеянном, но когда Соня уже внимательно слушала, то говорила всякие глупости.

Иван Абрамович стал настолько мнительным, что боялся сказать лишнее слово в присутствии смотрителей.

Соня заметила, что и тексты, которые Иван писал для спектакля, стали какими-то неэмоциональными, сухими.

Но играла в них только ради друга.

Актёрская труппа так и менялась постоянно, и это не радовало, потому что приходилось заново репетировать.

Помимо всего этого актёров теперь выбирал не сам лично Иван Абрамович, а представитель комитета по искусству. И зачастую это были люди либо далёкие от театра, либо совершенно бездарные, либо просто внедрённые с какой-то целью.

Соня раздражалась, но терпела. Она в последнее время стала очень замкнутой, мало разговаривала.

Иногда разговаривала сама с собой:

– Я актриса живая, а играю какую-то мертвечину. Как можно так изгадить текст? Как?

Роня, до сих пор находившийся в опале, мог влезть в разговор.

– Душа моя, всё пройдёт! Всё встанет на свои места. Это просто такой виток в твоей театральной жизни!

На эти слова Соня не отвечала, уходила из комнаты, демонстративно топнув или хлопнув чем-нибудь.

В начале осени 1939 года Иван Абрамович стал поговаривать об отъезде.

– Сонечка, – говорил он, – нам ничего не остаётся делать, как переждать всё, что происходит сейчас. Помнишь моего двоюродного брата Христиана, который приезжал, когда ты родила своего сына?

Иван задумался.

А потом продолжил:

– Нет, пожалуй, ты не могла его помнить. Но он наслышан о тебе. Собирает вырезки из газет, и я ему всегда отправляю афиши. Человек он совершенно начитанный и очень умный.

Так вот в страшные дни он покинул Польшу и перебрался в Германию. Он решил прятаться в самом ядре. Это, возможно, мудрое решение. И он зовёт меня туда. А я хочу, в свою очередь, позвать вас.

Но мне уже отказали четыре раза. Может быть, ты, Соня, сходишь и замолвишь за нас словечко?

Соня задумалась.

– Ты думаешь, что это самое верное решение? – спросила она.

– Да… – голос Ивана Абрамовича дрожал.

– Ну за тебя я попрошу, а сама останусь здесь. Привычка, Ваня, дело такое… В мои-то годы куда-то рваться – вредно для здоровья. Да и сын мой здесь похоронен. Я без него никуда…

Соня своё обещание выполнила.

Дома нарядилась по-особенному.

Надела то самое платье, в котором ходила к Ивану Абрамовичу представлять Тамару, чёрные до локтя перчатки, белые длинноносые туфли на высоком каблуке. От сопровождения мужа отказалась.

Тот даже не знал, что Соня идёт, чтобы замолвить словечко за Ивана.

Соня была убедительна.

Она понимала, что если хвалить Ивана, то ей откажут. Она осторожно его ругала. Говорила, что старость плохо влияет на качество спектаклей. С ней соглашались.

– Я возьму театр на себя! – в порыве объяснений говорила Соня.

И с ней согласились.

Пятое прошение Ивана Абрамовича было удовлетворено, но мужчина резко передумал.

Он вдруг познакомился с женщиной. Соня раньше встречала её на спектаклях. Так вот Иван Абрамович, похоже, влюбился.

Она