этой страной в 1919 г. могла кончиться неприятно для Добровольческой армии (хотя бы благодаря зависимости ее от европейских правительств, к которым и представители Грузии имели доступ), то мне и представлялось, что возможно было бы сторонам (Закавказским республикам и Добровольческой армии) обходиться вообще без столкновений и излишних трений. Я даже находил, что следовало воспользоваться приездом деникинской делегации в Париж и обсудить вопрос об установлении чисто фактического соседства между Грузией и ее соседом на севере (сообразно позиции нейтралитета). Но грузинская делегация этой мысли не разделяла, полагая, что такие разговоры с представителями «реакционных сил» не к лицу грузинской демократии. Но еще и несколько раньше ввиду оглашения условий возможного признания правительства Колчака[129] мною был поставлен вопрос о том, чтобы заблаговременно выяснить действительное отношение русских кругов к вопросу о двустороннем определении наших взаимоотношений с Россией. «Лучше сделать это теперь, – говорил я, – когда правительство адмирала Колчака аморфно, чем позже, когда оно усилится. Если у Колчака – Деникина есть будущее, мы только выиграем, взяв почин переговоров; если у них будущего нет, мы ничего не проиграем, зондируя почву. По отношению к конференции мы свое положение лишь укрепим, так как будем держаться ею же возвещенных принципов. Ссылаясь на очевидность волеизъявления Грузии о независимости (Учредительное собрание), мы попытаемся объясниться дружески» и т. д.

С этим, однако, не согласились Церетели и другие. Церетели находил, что, «действуя так, мы бы признали Колчака, укрепили его (sic) и разошлись бы с оценкою всеевропейской демократии».

Практического значения это разногласие тогда, к счастью, не получило. Но оно показало мне фатальное нежелание наших социал-демократов, при всей их политической опытности, считаться серьезно с действительными факторами положения, то есть прежде всего с Россией (в 1919 г. это Деникин и Колчак; в 1920 г. – Советы; меньшевистской России не предвиделось!).

Независимость Грузии требовала разнообразных и гибких приемов защиты. Худший же ее способ заключался в том, чтобы избегать серьезных переговоров сегодня с белыми, завтра с красными (из-за нелюбви к этим окраскам) – не уметь ладить с западными «империалистами», способными, однако, облегчить переговоры с Россией, и в то же время уповать на «всеевропейскую демократию», более или менее легендарную.

В виде иллюстрации к главному предмету этой главы позволяю себе привести разговор с одним видным русским дипломатом в Париже в октябре 1919 г. (когда успех генерала Деникина казался особенно прочным).

Речь шла о процессе восстановления России. «Теперь, – говорил мой собеседник, – девяносто шансов из ста, если не все сто, что восстановление России с юга закончится успешно. („Осторожнее будет считать шансов тридцать“, – заметил я.) Украинский вопрос как-то исчезает – самостийность сходит на нет. Умеренные тяготеют там к Деникину. О Белоруссии можно не говорить… Граница с Польшей? Это вопрос будущего. Пока как-нибудь обойдемся. Соберется Россия с силами, и будет видно. Независимость Финляндии будет нами признана, надеюсь, теперь же. Что касается Балтийских государств, то хотя многие там действуют так, как если бы Россия окончательно сгинула, но и там ведь имеются люди, знающие действительную Россию. Бессарабия? Мы допускаем плебисцит в южной части. Румынскую точку зрения мы все же провалили здесь, в Париже…» – «Ну а в Грузии допустили ли бы вы плебисцит?» – «Я лично не вижу оснований к обратному». – «Это очень интересно».

Я высказал, что восстановление державы Российской не будет единым актом, а скорее процессом длительным и сложным; что настоящей, русской России надлежит еще найти свое социальное равновесие, свое национально-этническое единство (целых три Руси!) и соответствующую этому явному и очень глубокому расщеплению политическую форму; что во всем этом «окраинные» республики, в частности Грузия, не желают, не могут и не должны участвовать.

Затем коснулись желательности и возможности неформального, официального обмена мнений между нами (новыми республиками) и ими на тему о добрососедском сосуществовании. Но этого не пришлось осуществить: Белое движение быстро пошло на спад.

Глава XXIV. Англия между Россией и Кавказом

63. Каждому свое

Взаимоотношения между Грузией и русскими «реставраторами с Юга» тесно переплетаются с вопросом о роли Англии во всех этих делах – Юга России и Кавказа.

Англия, как известно, довольно энергично поддерживала предприятие генерала Деникина. Как, собственно, эта противосоветская линия («черчилезская») совмещалась с линией: Принкипо – миссия Баллита в Москве[130] – возрождение идеи «Принкипо» в ноябре 1919 г., которая приведет в 1920 г. господина Красина в Лондон и вызовет заключение англо-русского соглашения в 1921 г. – тема эта очень интересна, но нас здесь не касается[131].

Нам зато существенно иметь в виду другую бифуркацию английской политики, довольно понятную, если не забывать об огромном разнообразии традиций, интересов и стремлений, объемлемых словами «Британская империя».

Помощь добровольцам в борьбе с большевиками диктовалась глубокими и довольно общими побуждениями западных держав, в том числе и Англии; поддержка новых окраинных республик могла, в свою очередь, отвечать некоторым серьезным интересам или ходячим понятиям.

Но Великобритания не только выступала, вместе с другими державами, как бы арбитром в вопросе о бывших окраинах России. В силу условий, в которых закончилась в ноябре 1918 г. война, она в лице своих миссий и благодаря оккупационным отрядам делалась важным фактором и местного значения, способным влиять весьма существенно на фактическое положение, как оно сложилось к концу 1918 г., хотя бы на том же Кавказе.

От этого «фактора» каждая из сторон, например, в грузино-добровольческой распре ожидала поддержки; и в поддержке, оказываемой другой стороне, видела нарушение данных обещаний. Одни возмущались, например, тем, что «поощряют окраины, содействуют расчленению России, союзной России» и т. п.; а другие с сокрушением находили, что «поощряют русскую реакцию в России, вопреки воле демократии, а здесь, в Грузии, поддерживают врагов самоопределившейся народности».

Английские генералы, приехавшие на Кавказ, очутились поэтому между двух огней; не легко приспосабливаясь к политическим манерам молодых демократий революционного происхождения, они нередко совершали ошибки, допуская «перелеты» и «недолеты»; в общем же действовали сообразно упомянутой выше двойственности или, лучше сказать, двоякости английской политики на Кавказе.

На первых порах положение было особенно неприятным. В конце ноября 1918 г., после прибытия англичан в Баку опубликована была, например, прокламация командующего союзными войсками генерала Томсона, где говорилось: «Сим доводится до сведения населения Кавказа, что целью посылки союзных войск на Кавказ является водворение общественной безопасности на этой российской территории, расположенной между Черным и Каспийским морями».

Указание, что Кавказ расположен «между Черным и Каспийским морями», возражений, конечно, не вызывало. Но в обозначении этой территории как «российской» усмотрели зловещее предзнаменование того, что «нас хотят отдать России». А мы считали себя независимыми, суверенными государствами. И затем, где же тут право на самоопределение,