Затем Елизавета написала письмо лично Генриху Наваррскому. Передать его она поручила самому Эссексу, прекрасно зная, какое смущение это в нем вызовет. На прекрасном французском она без всяких околичностей, прямо предостерегала короля, что ее лейтенант может сослужить ему хорошую службу, но лишь при условии, что за каждым его шагом будут пристально следить:

Вряд ли это можно назвать блестящей рекомендацией, и все же, последовав совету Бёрли, Эссекс проглотил свою гордость и ответным письмом поблагодарил королеву за «любезные слова в отношении меня в послании к Его Величеству»[501]. Кроме того, Эссекс, зная, что своим назначением он во многом обязан настойчивости Бёрли во время его ежедневных аудиенций с королевой и его договоренностям с Бовуаром, продолжал относиться к лорду-казначею с подчеркнутой почтительностью и уважением[502]. К несчастью, после отбытия графа во Францию даже Бёрли не сумел бы спасти его от всех тех неурядиц, в которые он ввяжется и которые с лихвой превзойдут даже все совершенное Дрейком и Норрисом в Португалии. По возвращении на родину новоизбранный полководец поймет, что обстановка при дворе тревожным образом изменилась. В душе его начнет расти и крепнуть негодование, которое вскоре заставит его бросить все силы на то, чтобы снова все изменить.

В истории жизни графа начинался совершенно новый этап. Постепенно, одно за другим, множество отдельных событий выстраивались в единую цепь, которая в конечном итоге выльется в смертельную, кровавую распрю между Эссексом и его соперниками, с которой Елизавета окажется не в силах ничего поделать.

Когда в 1590 году, во время празднования годовщины восшествия Елизаветы на престол, лорд Эссекс въехал на ристалище в колеснице с кучером, одетым в костюм «мрачного времени», целью этой мизансцены было прославление королевы. Сцена была заимствована из «Триумфов» Петрарки — обычного для церемоний эпохи Возрождения цикла аллегорий, а основная идея заключалась в том, что превыше плотской Любви Целомудрие, а превыше самой Смерти — Слава, Время и Вечность[503].

Впервые намек на образ королевы-девственницы промелькнул на увеселительных мероприятиях в Норидже, сценарий для которых был написан Томасом Чёрчьярдом в 1578 году. Во время празднований 1590 года этот образ вырос в полномасштабный «культ» Глорианы. Тогда же решил уйти на покой главный турнирный импресарио сэр Генри Ли, который не позднее чем через два года закажет знаменитый «Портрет из Дичли», сочетающий в себе сравнительную живость довольно реалистично изображенной немолодой уже Елизаветы и колоссальную мощь монарха[504]. На место Ли королева назначила более молодого, бойкого и щеголеватого графа Камберленда, принесшего в порт Тилбери вести о разгроме Непобедимой армады. На прощание Ли поставил потрясающую церемонию закрытия, обожествлявшую достигшую климакса королеву в образе «девы-весталки» и воплощенной богини в одном лице. Как дева-весталка она олицетворяла одновременно чистоту и эротическую притягательность, тогда как в образе богини представала «Девой-Матерью», второй Мадонной, «неподвластной ни времени, ни старости»[505].

Ли вдохновлялся появившимся незадолго до того новым типом портретов Елизаветы, на которых она изображалась с ситом. Наиболее характерным воплощением этой иконографии является портрет кисти фламандского художника Квентина Массейса Младшего (ок. 1583 года), найденный в свернутом виде на чердаке сиенского Палаццо Реале в 1895 году. Среди придворных, изображенных в правом верхнем углу картины, по значку белой лани на плаще можно узнать сэра Кристофера Хэттона, который вполне мог выступить его заказчиком. Лицо на портрете списано с пастельного рисунка итальянского маньериста Федерико Цуккаро, сделанного им с натуры во время поездки в Лондон в 1574 году[506].

Сито было распространенным символом чистоты. Когда одна из римских весталок, прекрасная Туккия, была обвинена в нарушении целомудрия, она доказала свою невинность тем, что сумела донести в сите воду из Тибра до храма Весты на римском форуме, не пролив по пути ни капли. Ли удалось переплести этот мотив с идеей божественности Елизаветы. В его версии легенды победа Туккии над своей сексуальностью стала победой над грехопадением и всем, что за ним последовало, включая и саму смерть. Девизом Елизаветы были слова Semper Eadem, «всегда одна и та же». Ли вдохнул в этот девиз новую жизнь.

С началом церемонии закрытия Ли медленно вышел к галерее на открытом воздухе, где сидела Елизавета со своей крестницей Алетеей, чтобы передать свой жезл и доспех Камберленду. Под восхитительную музыку в исполнении Роберта Хэйлза, любимого лютниста королевы, перед ними распахнулся люк в полу, открыв их взорам шатровое сооружение из сотен метров белой тафты, поднимавшееся из пустоты будто по волшебству. Оно было круглым и представляло собой точную модель храма Весты, приводимую в движение скрытым заводным механизмом. Модель украшали подобные колоннам фигуры из порфира, а перед алтарем, убранным роскошной золотой тканью, горели масляные лампы. Возле входа в шатер стояла увитая розой шиповника коронованная колонна с табличкой, на которой золотыми буквами была выведена латинская молитва «Об Элизе», сочиненная Ли: