на них с презрением. — Разве вы, полиция, можете понять, что нас влекло в молодости в круг избранных и посвященных? Наша вера, наш великий энтузиазм, пламя духовное… Мы все сотканы из добра и зла, света и тьмы. Разве так трудно это осознать и принять? Загляните в себя, молодые люди. Разве вы другие? И зачем бороться со злом внутри себя, раз оно все равно существует и будет существовать вечно? Зачем уродовать свою натуру, отсекая естественную темную половину и превращаясь в фарисея тотального добра? Не лучше ли поддаться искушению? Уступить?

— Как Ева поддалась в раю змею? — спросил Макар. — Ее имя — Ева — сыграло роль в том, что братья обратили на нее свое внимание?

— Конечно. Они сочли ее имя знаком свыше. И сумели очаровать, покорить, убедить ее, подчинить — чуть ли не при первой встрече. Она бросила свой престижный финансовый институт, где так прилежно училась, ушла из дома, порвала связь с матерью — кажется, педагогом… И присоединилась к нам. Она стала нашей Евой — владычицей Райского сада, Матерью и Женой… Нашим знаменем. Конечно, она гордилась своей высокой ролью.

Глеб Раух опять закрыл глаза. И новая картина всплыла перед ним — подвал старой гидроэлектростанции, освещенный лишь восковыми свечами. За стенами подвала лютая зимняя стужа, а в подвале тепло от множества электрообогревателей. Негромкая музыка играет, записи песен — ангельской рок-группы братьев Оборичей. Их гимны. На полу настелены маты и одеяла. В центре обнаженная Ева — праматерь и жена, царица-матка их райского улья — она танцует среди теней и огней. Ее юное упругое тело прекрасно — сильные ноги, округлые бедра, полные груди, что колышутся в такт танцу. Вокруг ее талии обвивается золотистый удав… Змей… их символ-демиург. Он поднимает змеиную голову, тянется к лицу Евы. Его раздвоенный язык то появляется, то исчезает, он словно хочет коснуться им ее ярких губ, поцеловать ее. К Еве сзади подходит Самаэль — Адам Оборич. Он тоже абсолютно голый. Она оборачивается к нему, обнимает, целует его, и он берет ее страстно и пылко на глазах всех адептов секты. Ева пронзительно кричит… Змей-удав обвивает свои золотистые кольца уже вокруг них обоих, когда они содрогаются и стонут, не размыкая объятий. Словно связывает их нерасторжимым живым узлом.

Дикое возбуждение охватывает всех собравшихся в подвале. Члены секты — мужчины, женщины, супруги и чужие друг другу люди — начинают лихорадочно стаскивать с себя одежду, раздеваясь догола. Ева — их царица-матка — меняет партнера. Она возлежит на дощатом столе в центре подвала, а между ее ног пылко трудится Селафиэль — Борис Оборич, и пот стекает по его мускулистой груди, покрытой замысловатыми татуировками. Крики Евы становятся все громче… Она обнимает Селафиэля руками за шею, и он поднимает ее — пик страсти, экстаз…

В подвале гаснет свет. Свечи начинают задувать — раз, два, три! И все набрасываются друг на друга, словно алчные ненасытные любовники, дикие животные в сезон спаривания. Крики, стоны, мольбы… Вздохи, смех… Секс… запах разгоряченной плоти, греха… оргия…

Глеб Раух ощутил, что трепещет — даже сейчас, спустя столько лет, парализованный, он трепещет и возбуждается. Женщина, которую берешь как первобытную самку, словно вакханку в лесу… во тьме… Дрожь, наслаждение… боль… радость…

Верхний свет вспыхивает, бесстыдно освещая оргию в подвале, где никто уже не думает ни о последствиях, ни о границах дозволенного, где все жаждут лишь совокупляться — отдаваться, брать, вершить плотский грех, смешивая зло с добром и теряясь в исступлении плоти… Свет… Тьма…

— Ева жила с обоими братьями Оборичами, пока находилась в вашей секте? — спросил Клавдий Мамонтов.

Он пристально наблюдал за собеседником — Глеб Раух, казалось, не слышал их, погрузившись в какие-то грезы, отрешившись… И Мамонтов спешил, боясь, что хрупкий контакт с парализованным инсультником будет утрачен.

— Она любила сразу двух ангелов, и они оба любили ее. Имели ее.

— От кого из них она забеременела?

— А кто его знает? — Глеб Раух словно очнулся, глянул на них с вызовом. — Может, и от меня. Она и мне не отказывала. Мы были свободны в своем выборе.

— В том затхлом подвале на ГЭС? — спросил Макар.

— Рай имеет разное обличье, — назидательно ответил ему Глеб Раух. — У каждого из нас — свой Рай и Ад. Мы тогда жили как хотели. В полной абсолютной свободе. Мы не лезли к бренному миру и желали, чтобы мир оставил нас в покое. Но он не оставил. Явилась полиция.

— Конечно, явилась. У вас в секте находились в то время семьи с детьми. Дети тоже присутствовали на ваших сборищах, на радениях? — спросил Клавдий Мамонтов.

— Детей было немного. В основном грудные — те, что родились уже в секте. Они мало что смыслили. А тех, кто постарше, братья Ангелы сразу отделяли от родителей — они жили обособленно, за ними присматривали двое наших братьев. Они никогда не присутствовали…

— Где? — спросил Клавдий Мамонтов.

— На оргиях. Потом, уже в больнице, когда я пришел в себя, ко мне заявился какой-то тип… фээсбэшник, кажется… чекист… и бубнил: «Вы должны дать свидетельские показания… в секте практиковали групповуху, разврат». Какой же дурак он был… Что толку ему объяснять… что такое был наш рай на земле…

— Вам известно, что произошло после штурма подвала спецназом? — спросил Макар осторожно — Раух ведь тогда пытался покончить с собой, отравиться, как и прочие члены секты.

— Когда силовики окружили гидроэлектростанцию, завладели нашим мостом и начали орать в свои мегафоны: выходите, выходите… Я решил, что не выйду. Мир, который я любил, в котором существовал пять лет, рушился вокруг меня, а я не желал перемен. Я жаждал умереть тогда. Ангелы защищали нас до последнего.

— Самаэль и Селафиэль? Адам и Борис?

— У нас было всего два охотничьих ружья. Они оба умели обращаться с оружием, они же прошли через войну на Балканах. Ко времени штурма все, кто желал уйти, покинуть нас, — ушли. Ангелы никого не удерживали насильно. Остались лишь самые стойкие, самые преданные.

— Остались сплошь фанатики. Ева тоже хотела отравиться? — спросил Клавдий Мамонтов.

— Она желала умереть, как все мы. Но собиралась сделать это, когда погибнут оба ее возлюбленных, оба ее мужа — Свет и Тьма, Добро и Зло, Самаэль и Селафиэль. Они приказали ей приготовить отраву. Это она напоила меня ядом.

— Она была беременна в тот момент? — спросил Макар.

— Космическое пузо, как она со смехом мне говорила. Она одновременно желала и страшилась рожать. Ей всего-то было двадцать лет… Я плохо помню