– Тогда ответь – ты в филармонии был или по девушкамбегал? – Надежда тоже повысила голос.

– Вот как раз в филармонии я был. Там с Соней ипознакомился! – запальчиво ответил я и понял, что попался на удочку.

Пришлось рассказать всю историю знакомства с Соней – промаляра и краску.

– Значит, она скрипачка… – задумчиво проговорила Надежда.

– Она не имеет к этому делу никакого отношения! Она не знаеттех двух…

– А ты спрашивал у нее прямо? – полюбопытствовалаНадежда. – Нет, конечно. Ну и ладно, возможно, она действительно ни причем. Пойду я…

На рабочем месте Надежда раздумывала не долго. Первые две девушки-скрипачкиумерли при невыясненных обстоятельствах. И тут в поле зрения попадает третьядевушка, играющая на скрипке. Разумеется, в нашем городе молодых девушек,профессионально играющих на скрипке, если не много, то уж не трое. Но НадеждеНиколаевне очень не нравились совпадения, вот просто чувствовала она, что сэтими скрипачками что-то не то. Казалось бы, скрипка – замечательныйинструмент, а вот поди ж ты, не везет девушкам. Просто мор какой-то пошел вгороде на скрипачек!

Но если отбросить в сторону посторонние мысли, то нужнопоторопить Викторию с окончательным ответом. Вот тогда у Надежды в руках будутконкретные факты.

Однако когда она с большим трудом дозвонилась до Виктории,та огорошила ее новостью насчет болезни профессора Зайончковского. Делозастопорилось. Виктория обещала выкроить до вечера время и навестить профессорав больнице, а Надежда сказала, что после окончания работы она приедет прямо накафедру токсикологии и подождет там Викторию сколько надо. Вопрос оченьсерьезный, тянуть нельзя.

Он проснулся внезапно, как от толчка, с ощущением чего-тоскверного, непоправимого. Немного полежал с закрытыми глазами, приходя в себя,и вспомнил вчерашний вечер, силуэты на кремовых шторах. Два силуэта.

Вот что произошло, вот что осталось свербящей мучительнойзанозой в его мозгу, вот что зажгло в его душе злое темное пламя… Неужели всеего жертвы напрасны и она, его божество, его избранница, такая же, как все… Онаприведет в свой дом мужчину – грязного, вульгарного, отвратительного самца, длякоторого вся ее музыка – пустой звук, ничего не значащее сотрясение воздуха,которому нужно только, чтобы на столе была еда, в шкафу – чистые рубашки, а впостели – женщина… И она будет варить ему эту еду, помешивать суповой ложкойжирный борщ, пробовать его, добавлять по вкусу соль или лавровый лист, онабудет ходить по квартире в засаленном халате и стоптанных тапках. Она будетстирать ему рубашки, руки ее станут красными и грубыми от горячей воды истирального порошка и уже не смогут держать смычок, не смогут нежно ичувственно прикасаться к певучему телу скрипки.

Когда он впервые увидел ее, ей было семь лет. Они жили водном дворе, но до этого дня он не замечал маленькую худенькую девочку в черномберете. В тот день – это было в начале марта, и только воробьи почувствовалиуже приход весны и галдели как ненормальные, – в тот день он поднимался ссанками в руке на деревянную горку и вдруг увидел ее. Она шла через двор вкоротком черном пальтишке, прижимая к груди маленький скрипичный футляр, и в еесерых глазах он увидел что-то такое, о чем раньше и не подозревал. Он замер наместе и смотрел на нее, а снизу его торопили, подталкивали: «Эй, ты, Жаконя, тычто – перетрусил, съезжай скорее!» Жека Малыгин рекомендовал дать Жаконе вморду.

А он ничего не слышал, и рот его наполнился солоноватойслюной, и эта девочка стала для него с этого дня важнее всего остального, онназывал ее про себя «Девочка со скрипкой» или просто «Она».

Тогда ему было одиннадцать лет, он был старше ее на четырегода.

Пять лет спустя в том же дворе Жека Малыгин встал у нее напути и попытался вырвать из рук скрипку. Он бросился на помощь, но не успелдобежать – Жека толкнул Девочку со скрипкой, она упала, стараясь не повредитьинструмент. Скрипку она уберегла, но сломала руку. Перелом был тяжелый, костьсрасталась очень плохо, и несколько месяцев она не могла играть.

А он встретил Жеку Малыгина и сказал, что достал настоящийбоевой пистолет. Жека не поверил, но он пообещал показать пистолет и повел Жекуна чердак соседнего шестиэтажного дома.

«Где это?» – недоверчиво вертел головой Жека, пробираясьсреди битых стекол, ненужного хлама и голубиного помета.

«Здесь, здесь, еще немного», – повторял он, и когдаЖека через слуховое окно выбрался за ним на край крыши, он сделал подсечку,которой научил его Володя Рубайко на пустыре позади школы.

Стая голубей взлетела с обледенелой кровли, громко хлопаякрыльями. Он смотрел сверху на безжизненно распластавшееся на тротуаре Жекинотело и прислушивался к происходившим в душе переменам.

Вечером родители долго внушали ему, чтобы он не шлялся богзнает где: «Вон, Жека Малыгин сорвался с крыши и разбился насмерть, а тебя тожечерти весь день неизвестно где носят…»

Он сидел, потупив глаза, обещал вести себя хорошо и думал,что будет защищать Девочку со скрипкой всю жизнь.

Он снова вспомнил силуэты на кремовых шторах.

Нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы все такбездарно, так бессмысленно закончилось. Она не имеет права бездумнораспоряжаться собственной жизнью и собственным даром, потому что эта жизнь иэтот дар принадлежат не только ей. Они принадлежат и ему, потому что онзаслужил это право своим упорством, своим постоянством, своим преданнымслужением. Она стала его религией – и значит, она несет перед нимответственность. Божество не может предать беззаветно верящего в него человека.Божество должно соответствовать вере, должно быть достойно ее.

Он положил к Ее ногам свою собственную жизнь, не попросивничего взамен – и значит, тем самым получил право на Ее жизнь. Девочка со скрипкойне только его божество, она еще и его собственность.

Профессор Зайончковский очнулся в палате реанимации, потомучто в машине «скорой помощи» ему стало так плохо, что врач по рации предупредилбольницу, чтобы готовили бригаду реаниматоров. Раймонда Генриховича привезли вприемный покой, где мигом перебросили с носилок на каталку и повезли бегом вреанимацию. Но там даже не понадобилось подключать приборы – просто сунуликислородную подушку и похлопали по щекам. Врач сказал, что сердце у старика ещеничего себе, а сознание он потерял в машине от духоты и тряски. Однако навсякий случай сделали кардиограмму и установили, что инфаркта нет.

«И на том спасибо!» – подумал профессор и облегченнозадремал.

Ночь прошла спокойно, а утром он почувствовал себя лучше ивспомнил, что так и не сообщил Виктории имя странного лаборанта, которогоподозревал в краже флюосцина. Доктор велел ему лежать несколько дней, порядки вреанимации были строгие, и хоть телефонный аппарат стоял на столике у местамедсестры, воспользоваться им у профессора не было ни малейшего шанса. Он лежалпод капельницей, обреченно глядя в потолок, и злился на так не вовремязахромавший организм.