– Так. – Тархун пошел вдоль стеллажа. – О, п, р…Ракитин, Ракушкин, Румбаев… вот он, ваш Рузаев. Рузаев Юрий Викторович, однатысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, Рябовское шоссе, домтринадцать, квартира двадцать два!

Гордо, как фокусник в цирке вытаскивает кролика из шляпы,Тархун вытащил с полки тощую картонную папочку. Там не было больше никакихсведений. Профессор Зайончковский первый раз в жизни испытывал благодарность ксотруднику отдела кадров. Он даже пожал Тархуну руку и поскорее удалился, решивпозвонить Виктории из собственного кабинета.

Однако когда он с трудом добрался до своего телефона, топочувствовал себя так плохо, что едва успел опуститься на стул. Сказался стресси шок от известия об ужасной смерти Марии Потаповны. Опять же годы, будь онинеладны! Сердце стало не то. Сдает понемногу мотор.

Кто-то из сотрудников заметил сквозь раскрытую дверькабинета, что профессор Зайончковский медленно и неотвратимо заваливается состула набок. Успели подбежать и подхватить, чтобы не упал на пол. Нашли у негов кармане лекарство и сунули под язык. Практикантка Лизавета вызвала «скорую».Приехавшие врачи напугали коллектив предынфарктным состоянием и, невзирая напротесты профессора, повезли его в больницу имени Мечникова.

Со времени нашего знакомства с Соней прошло четыре дня, а ятак и не позвонил ей. Если отбросить в сторону мое собственное нежеланиеуслышать в трубке удивленное: «Какой Андриан? Ах, это вы… Ну, спасибо, чтопозвонили, а сейчас, извините, я очень занята…», – то оставались ещеобъективные причины. Во-первых, я был сильно занят – Околевич хапнул где-тобольшой заказ и привлек меня, потому что одному ему было не справиться. Несказать, что я крутой программер, Околевичу и в подметки не гожусь, но под егочутким руководством могу сотворить что-то путное.

Во-вторых, на меня снова наехали менты. То есть Громова надопрос больше не вызывала, но, когда я как-то вечером шел от Околевича, рядомостановилась машина. И мой давнишний знакомый Витя-мент выскочил наперерез,радостно улыбаясь.

– Здорово! – гоготнул он. – Не соскучился, насдолго не видя?

– Моя бы воля, я бы тебя до самой смерти не встречал, –таким же душевным голосом отвечал я, потому что бояться, что опять схватят ипотащат в камеру, мне надоело.

– Ишь как заговорил! – ухмыльнулся Витя, ничуть необидевшись. – С чего это ты такой смелый?

– Вам виднее, – разозлился я. – Значит, так: есливы опять по мою душу, так везите куда велено. А если просто так меня навеститьрешили, то болтать некогда мне, работать надо. Мне ведь зарплату не платят, яденьги заработать должен.

– Скажите пожалуйста, какие мы занятые! – куражилсяВитя. – Ты только знай, что мы тебя все равно возьмем и посадим. ЗряГромова тебя отпустила. Я бы на ее месте…

– Вот поэтому ты не на ее месте, – не удержался я.

Напарник Володя, которому надоели наши пустые пререкания,выглянул в окно машины и дернул Виктора за рукав:

– Поехали, нечего здесь попусту время терять!

– Чего приезжали-то? – присовокупил я.

– По дороге нам было, – криво усмехнулся Володя. –Ты вот что, парень, перестань ерничать, а лучше подумай, как тебе выпутаться изсоздавшегося положения.

– Я ту девушку пальцем не тронул, – твердо сказаля, – а если ваша Громова умеет только улики под человека подгонять, то ейпора на пенсию. Да и улики-то против меня только косвенные. Ну заточку они напомойке нашли, а на ней кровь моей группы. Подумаешь! Таких людей в нашемгороде, может, тысячи! Вот и сидит она со своей заточкой да с моей картоймедицинской у себя в кабинете и думает, что сильно умная. Даже я, человек отюриспруденции далекий, в жизни с вашим учреждением не сталкивался, и то знаю,что в суд с этой заточкой Громова и не сунется. Любой адвокат, самый неумелый,ее засмеет. А я уж адвоката найду получше – кому охота за чужое убийствосидеть! Нет, определенно старухе пора на пенсию!

Володя отвернулся и как-то странно хмыкнул, из чего язаключил, что насчет громовской пенсии он со мной согласен.

Распрощались мы почти мирно, но настроение они мне все равноиспортили, а главный сюрприз этого вечера был еще впереди.

Дома я застал зареванную маман. Против обыкновения она нестала мне сразу же за что-то выговаривать, а посмотрела жалобно и удалилась вкомнату, сморкаясь и всхлипывая.

– Что еще стряслось? – вполголоса спросил я бабулю накухне.

Она осторожно поставила на стол тарелку с рассольником,пододвинула ее мне и только потом сказала тихо, оглянувшись на дверь:

– Она со своим поругалась из-за тебя.

– Вот еще! – отмахнулся я. – С чего это имругаться? Кажется, я в их жизнь не лезу…

– Не просто поругалась, а ушла из дому, – продолжилабабуля строго и добавила тем же тоном: – Сметаны положи!

Я так удивился, что вместо тарелки с супом положил сметанупрямо на стол.

– Ушла из дому? Да с чего вдруг такие заморочки?

– Он начал про тебя гадости говорить, а какая мать потерпит,чтобы про ее ребенка плохо говорили! – воскликнула бабуля с изрядной долейпатетики в голосе. – Тебе хлеб маслом намазать?

– Не надо, – машинально ответил я и отодвинултарелку. – Расскажи толком, что стряслось.

– Что рассказывать? – раздался с порога голосматери. – Он пришел, страшно злой, и сказал, что тебя подозревают вубийстве. Якобы ты мог убить ту девушку и у милиции есть против тебя улики.

– Ну-ну, – усмехнулся я, – он не обмолвился какие?

– Я сказала, что не желаю слушать ни про какие улики! –закричала маман. – Что одно дело – это когда я ругаю тебя за грубость инесносный характер, но я никогда не поверю, что мой сын мог не то что убить, авообще причинить какой-либо вред женщине.

Бедная маман, если бы она знала, как я отличился в том домеу Пал Палыча с Ахметом и Севой Жеребцом! Они, конечно, не женщины, но если бына их месте была охранник-женщина, то я бы дрался с ней так же как с мужчиной.Тут такое дело: кто кого, это не шахматы…

– Ну и что ты теперь намерена делать? – спросил я послепродолжительного молчания.

– Не знаю, – вздохнула маман. – Поживу пока у вас,не прогоните?

– Живи, но только зря ты это затеяла, – сказал я, –выпутался я бы и сам как-нибудь…

Маман снова поднесла к глазам платок, а бабуля показала мнеза ее спиной сухонький кулачок.

В последующие два дня маман днем ходила на работу, авечерами шушукалась с бабулей у нее в комнате. Она по-прежнему часто плакала ивсе время бегала отвечать на телефонные звонки – очевидно, ждала, что позвонитее ненаглядный Сережа. Но тот не звонил, и маман совсем пала духом.