Он вытащил свой мешок и отрезал два куска сыру.

— Вот тебе, — сказал он. — Не плачь.

Старшая девушка покачала головой и продолжала плакать, номладшая взяла сыр и стала есть. Немного погодя младшая дала сестре второй кусоксыру, и они обе ели молча. Старшая все еще изредка всхлипывала.

— Ничего, скоро успокоится, — сказал Аймо.

Ему пришла в голову мысль.

— Девушка? — спросил он ту, которая сидела с ним рядом. Онаусердно закивала головой. — Тоже девушка? — он указал на сестру. Обе закивали,и старшая сказала что-то на диалекте.

— Ну, ну, ладно, — сказал Бартоломео. — Ладно.

Обе как будто приободрились.

Я оставил их в машине с Аймо, который сидел, откинувшись вугол, а сам вернулся к Пиани. Колонна транспорта стояла неподвижно, но мимо неевсе время шли войска. Дождь все еще лил, и я подумал, что остановки в движенииколонны иногда происходят из-за того, что у машин намокает проводка. Скорее,впрочем, от того, что лошади или люди засыпают на ходу. Но ведь случаютсязаторы и в городах, когда никто не засыпает на ходу. Все дело в том, что тут иавтотранспорт и гужевой вместе. От такой комбинации толку мало. От крестьянскихповозок вообще мало толку. Славные эти девушки у Барто. Невинным девушкам неместо в отступающей армии. Две невинные девушки. Еще и религиозные, наверно. Небудь войны, мы бы, наверно, все сейчас лежали в постели. В постель свою ложусьопять. Кэтрин сейчас в постели, у нее две простыни, одна под ней, другая сверху.На каком боку она спит? Может быть, она не спит. Может быть, она лежит сейчас идумает обо мне. Вей, западный ветер, вей. Вот он и повеял, и не дождиком, асильным дождем туча пролилась. Всю ночь льет дождь. Ты знал, что всю ночь будетлить дождь, которым туча пролилась. Смотри, как он льет. Когда бы милая моя сомной в постели здесь была. Когда бы милая моя Кэтрин. Когда бы милая моя спопутной тучей принеслась. Принеси ко мне мою Кэтрин, ветер. Что ж, вот и мыпопались. Все на свете попались, и дождику не потушить огня.

— Спокойной ночи, Кэтрин, — сказал я громко. — Спи крепко.Если тебе очень неудобно, дорогая, ляг на другой бок, — сказал я. — Я принесутебе холодной воды. Скоро наступит утро, и тебе будет легче. Меня огорчает, чтотебе из-за него так неудобно. Постарайся уснуть, моя хорошая.

Я все время спала, сказала она. Ты разговаривал во сне. Тынездоров?

Ты правда здесь?

Ну конечно, я здесь. И никуда не уйду. Это все для нас стобой не имеет значения.

Ты такая красивая и хорошая. Ты от меня не уйдешь ночью?

Ну конечно, я не уйду. Я всегда здесь. Я с тобой, когда быты меня ни позвал.

— Ах ты,……! — сказал Пиани. — Поехали!

— Я задремал, — сказал я. Я посмотрел на часы. Было три часаутра. Я перегнулся через сиденье, чтобы достать бутылку барбера.

— Вы разговаривали во сне, — сказал Пиани.

— Мне снился сон по-английски, — сказал я. Дождь немногоутих, и мы двигались вперед. Перед рассветом мы опять остановились, и когдасовсем рассвело, оказалось, что мы стоим на небольшой возвышенности, и я увиделвесь путь отступления, простиравшийся далеко вперед, шоссе, забитое неподвижнымтранспортом, сквозь который просеивалась только пехота. Мы тронулись снова, нопри дневном свете видно было, с какой скоростью мы подвигаемся, и я понял, чтоесли мы хотим когда-нибудь добраться до Удине, нам придется свернуть с шоссе иехать прямиком.

За ночь к колонне пристало много крестьян с проселочныхдорог, и теперь в колонне ехали повозки, нагруженные домашним скарбом; зеркалаторчали между матрацами, к задкам были привязаны куры и утки. Швейная машинастояла под дождем на повозке, ехавшей впереди нас. Каждый спасал, что у негобыло ценного. Кое-где женщины сидели на повозках, закутавшись, чтобы укрытьсяот дождя, другие шли рядом, стараясь держаться как можно ближе. В колонне былитеперь и собаки, они бежали, прячась под днищами повозок. Шоссе было покрытогрязью, в канавах доверху стояла вода, и земля в полях задеревьями,окаймлявшими шоссе, казалась слишком мокрой и слишком вязкой, чтобы можно былоотважиться ехать прямиком. Я вышел из машины и прошел немного вперед, отыскиваяудобное место, чтобы осмотреться и выбрать поворот на проселок. Проселочныхдорог было много, но я опасался попасть на такую, которая никуда не приведет. Явсе их видел не раз, когда мы проезжали в машине по шоссе, но ни одной незапомнил, потому что машина шла быстро, и все они были похожи одна на другую. Ятолько знал, что от правильного выбора дороги будет зависеть, доберемся ли мыдо места. Неизвестно было, где теперь австрийцы и как обстоят дела, но я былуверен, что, если дождь перестанет и над колонной появятся самолеты, всепропало. Пусть хоть несколько машин останется без водителей или нескольколошадей падет, — и движение на дороге окончательно застопорится.

Дождь теперь лил не так сильно, и я подумал, что скоро можетпроясниться. Я прошел еще немного вперед, и, дойдя до узкой дороги с живойизгородью по сторонам, меж двух полей уходившей на север, решил, что по ней мыи поедем, и поспешил назад, к машинам. Я сказал Пиани, где свернуть, и пошелпредупредить Аймо и Бонелло.

— Если она нас никуда не выведет, мы можем вернуться и сновапримкнуть к колонне, — сказал я.

— А что же мне с этими делать? — спросил Бонелло. Егосержанты по-прежнему сидели рядом с ним. Они были небриты, но выгляделипо-военному даже в этот ранний утренний час.

— Пригодятся, если нужно будет подталкивать машину, — сказаля. Я подошел к Аймо и сказал, что мы попытаемся проехать прямиком.

— А мне что делать с моим девичьим выводком? — спросил Аймо.Обе девушки спали.

— От них мало пользы, — сказал я. — Лучше бы вам взятького-нибудь на подмогу, чтобы толкать машину.

— Они могут пересесть в кузов, — сказал Аймо. — В кузовеесть место.

— Ну пожалуйста, если вам так хочется, — сказал я. — Новозьмите кого-нибудь с широкими плечами на подмогу.

— Берсальера, — улыбнулся Аймо. — Самые широкие плечи уберсальеров. Им измеряют плечи. Как вы себя чувствуете, tenente?

— Прекрасно. А вы?

— Прекрасно. Только очень есть хочется.

— Куда-нибудь мы доберемся этой дорогой, тогда остановимся ипоедим.

— Как ваша нога, tenente?

— Прекрасно, — сказал я.