— Вы там никогда не бывали?

— Нет.

— Эх, черт! Славное это местечко, tenente. Приезжайте туда кнам после войны, там есть что посмотреть.

— И там все социалисты?

— Все до единого.

— Это хороший город?

— Еще бы. Вы такого и не видели.

— Как вы стали социалистами?

— Мы все социалисты. Там все до единого — социалисты. Мывсегда были социалистами.

— Приезжайте, tenente. Мы из вас тоже социалиста сделаем.

Впереди дорога сворачивала влево и взбиралась на невысокийхолм мимо фруктового сада, обнесенного каменной стеной. Когда дорога пошла вгору, они перестали разговаривать. Мы шли все четверо в ряд, стараясь незамедлять шага.

Позднее мы вышли на дорогу, которая вела к реке. Длиннаявереница брошенных грузовиков и повозок тянулась по дороге до самого моста.Никого не было видно. Вода в реке стояла высоко, и мост был взорван посередине;каменный свод провалился в реку, и бурая вода текла над ним. Мы пошли поберегу, выискивая место для переправы. Я знал, что немного дальше естьжелезнодорожный мост, и я думал, что, может быть, нам удастся переправитьсятам. Тропинка была мокрая и грязная. Людей не было видно, только брошенноеимущество и машины. На самом берегу не было никого и ничего, кроме мокрогокустарника и грязной земли. Мы шли вдоль берега и наконец увидели железнодорожныймост.

— Какой красивый мост! — сказал Аймо. Это был длинныйжелезный мост через реку, которая обычно высыхала до дна.

— Давайте скорее переходить на ту сторону, пока его невзорвали, — сказал я.

— Некому взрывать, — сказал Пиани. — Все ушли.

— Он, вероятно, минирован, — сказал Бонелло. — Идите выпервый, tenente.

— Каков анархист, а? — сказал Аймо. — Пусть он сам идетпервый.

— Я пойду, — сказал я. — Вряд ли он так минирован, чтобывзорваться от шагов одного человека.

— Видишь, — сказал Пиани. — Вот что значит умный человек. Нето что ты, анархист.

— Был бы я умный, так не был бы здесь, — сказал Бонелло.

— А ведь неплохо сказано, tenente, — сказал Аймо.

— Неплохо, — сказал я. Мы были уже у самого моста. Небоопять заволокло тучами, и накрапывал дождь. Мост казался очень длинным ипрочным. Мы вскарабкались на железнодорожную насыпь.

— Давайте по одному, — сказал я и вступил на мост. Яоглядывал шпалы и рельсы, ища проволочных силков или признаков мины, но ничегоне мог заметить. Внизу, в просветах между шпалами, видна была река, грязная ибыстрая. Впереди, за мокрыми полями, можно было разглядеть под дождем Удине.Перейдя мост, я огляделся. Чуть выше по течению на реке был еще мост. Пока ястоял и смотрел, по этому мосту проехала желтая, забрызганная грязью легковаямашина. Парапет был высокий, и кузов машины, как только она въехала на мост,скрылся из виду. Но я видел головы шофера, человека, который сидел рядом с ним,и еще двоих на заднем сиденье. Все четверо были в немецких касках. Машинадостигла берега и скрылась из виду за деревьями и транспортом, брошенным надороге. Я оглянулся на Аймо, который в это время переходил, и сделал ему иостальным знак двигаться быстрее. Я спустился вниз и присел под железнодорожнойнасыпью. Аймо спустился вслед sa мной.

— Вы видели машину? — спросил я.

— Нет. Мы смотрели на вас.

— Немецкая штабная машина проехала по верхнему мосту.

— Штабная машина?

— Да.

— Пресвятая дева!

Подошли остальные, и мы все присели в грязи под насыпью,глядя поверх нее на ряды деревьев, канаву и дорогу.

— Вы думаете, мы отрезаны, tenente?

— Не знаю. Я знаю только, что немецкая штабная машинапоехала по этой дороге.

— Вы вполне здоровы, tenente? У вас не кружится голова?

— Не острите, Бонелло.

— А не выпить ли нам? — спросил Пиани. — Если уж мыотрезаны, так хотя бы выпьем. — Он отцепил свою фляжку от пояса и отвинтилпробку.

— Смотрите! Смотрите! — сказал Аймо, указывая на дорогу. Надкаменным парапетом моста двигались немецкие каски. Они были наклонены вперед иподвигались плавно, с почти сверхъестественной быстротой. Когда они достиглиберега, мы увидели тех, на ком они были надеты. Это была велосипедная рота. Яхорошо разглядел двух передовых. У них были здоровые, обветренные лица. Ихкаски низко спускались на лоб и закрывали часть щек. Карабины были пристегнутык раме велосипеда. Ручные гранаты ручкой вниз висели у них на поясе. Их каски исерые мундиры были мокры, и они ехали неторопливо, глядя вперед и по сторонам.Впереди ехало двое, потом четверо в ряд, потом двое, потом сразу десять илидвенадцать, потом снова десять, потом один, отдельно. Они не разговаривали, номы бы их и не услышали из-за шума реки. Они скрылись из виду на дороге.

— Пресвятая дева! — сказал Аймо.

— Это немцы, — сказал Пиани. — Это не австрийцы.

— Почему здесь некому остановить их? — сказал я. — Почемуэтот мост не взорван? Почему вдоль насыпи нет пулеметов?

— Это вы нам скажите, tenente, — сказал Бонелло.

Я был вне себя от злости.

— С ума все посходили. Там, внизу, взрывают маленькиймостик. Здесь, на самом шоссе, мост оставляют. Куда все девались? Что ж, так ихи не попытаются остановить?

— Это вы нам скажите, tenente, — повторил Бонелло.

Я замолчал. Меня это не касалось; мое дело было добраться доПорденоне с тремя санитарными машинами. Мне это не удалось. Теперь мое делопросто добраться до Порденоне. Но я, видно, не доберусь даже до Удине. Ну ичерт с ним! Главное, это сохранить спокойствие и не угодить под пулю или вплен.

— Вы, кажется, открывали фляжку? — спросил я Пиани. Онпротянул мне ее. Я отпил порядочный глоток. — Можно идти, — сказал я. —Спешить, впрочем, некуда. Хотите поесть?

— Тут не место останавливаться, — сказал Бонелло.

— Хорошо. Идем.

— Будем держаться здесь, под прикрытием?

— Лучше идти по верху. Они могут пройти и этим мостом.Гораздо хуже будет, если они очутятся у нас над головой, прежде чем мы ихувидим.