— Дайте я его прикончу, — сказал он. Я передал ему пистолет,и он пошел туда, где поперек дороги лежал ничком сержант инженерной части.Бонелло наклонился, приставил дуло к его голове и нажал спуск. Выстрела небыло.

— Надо оттянуть затвор, — сказал я. Он оттянул затвор ивыстрелил дважды. Он взял сержанта за ноги и оттащил его на край дороги, такчто он лежал теперь у самой изгороди. Он вернулся и отдал мне пистолет.

— Сволочь! — сказал он. Он смотрел на сержанта. — Вы видели,как я его застрелил, tenente?

— Нужно скорей наломать прутьев, — сказал я. — А что, вдругого я так и не попал?

— Вероятно, нет, — сказал Аймо. — Так далеко из пистолета непопасть.

— Скотина! — сказал Пиани. Мы ломали прутья и ветки. Измашины все выгрузили. Бонелло копал перед колесами. Когда все было готово, Аймозавел мотор и включил передачу. Колеса стали буксовать, разбрасывая грязь ипрутья. Бонелло и я толкали изо всех сил, пока у нас не затрещали суставы.Машина не двигалась с места.

— Раскачайте ее, Барто, — сказал я.

Он дал задний ход, потом снова передний. Колеса толькоглубже зарывались. Потом машина опять уперлась дифференциалом, и колесасвободно вертелись в вырытых ими ямах. Я выпрямился.

— Попробуем веревкой, — сказал я.

— Я думаю, ничего не выйдет, tenente. Здесь не встать наодной линии.

— Нужно попробовать, — сказал я. — Иначе ее не вытащишь.

Машины Пиани и Бонелло могли встать на одной линии только подлине узкой дороги. Мы привязали одну машину к другой и стали тянуть. Колесатолько вертелись на месте в колее.

— Ничего не получается, — закричал я. — Бросьте.

Пиани и Бонелло вышли из своих машин и вернулись к нам. Аймовылез. Девушки сидели на камне, ярдах в двадцати от нас.

— Что вы скажете, tenente? — спросил Бонелло.

— Попробуем еще раз с прутьями, — сказал я. Я смотрел надорогу. Вина была моя. Я завел их сюда. Солнце почти совсем вышло из-за туч, итело сержанта лежало у изгороди.

— Подстелим его френч и плащ, — сказал я. Бонелло пошел заними. Я ломал прутья, а Пиани и Аймо копали впереди и между колес. Я надрезалплащ, потом разорвал его надвое и разложил в грязи под колесами, потом навалилпрутьев. Мы приготовились, и Аймо взобрался на сиденье и включил мотор. Колесабуксовали, мы толкали изо всех сил. Но все было напрасно.

— Ну его к …! — сказал я. — Есть тут у вас что-нибудьнужное, Барто?

Аймо влез в машину к Бонелло, захватив с собой сыр, двебутылки вина и плащ. Бонелло, сидя за рулем, осматривал карманы френчасержанта.

— Выбросьте-ка этот френч, — сказал я. — А что будет свыводком Барто?

— Пусть садятся в кузов, — сказал Пиани. — Вряд ли мы далекоуедем.

Я отворил заднюю дверцу машины.

— Ну, — сказал я. — Садитесь.

Обе девушки влезли внутрь и уселись в уголке. Они как будтои не слыхали выстрелов. Я оглянулся назад. Сержант лежал на дороге в грязнойфуфайке с длинными рукавами. Я сел рядом с Пиани, и мы тронулись. Мы хотелипроехать через поле. Когда машины свернули на поле, я слез и пошел вперед. Еслиб нам удалось проехать через поле, мы бы выехали на дорогу. Нам не удалосьпроехать. Земля была слишком рыхлая и топкая. Когда машины застрялиокончательно и безнадежно, наполовину уйдя колесами в грязь, мы бросили ихсреди поля и пошли к Удине пешком.

Когда мы вышли на дорогу, которая вела назад, к главномушоссе, я указал на нее девушкам.

— Идите туда, — сказал я. — Там люди.

Они смотрели на меня. Я вынул бумажник и дал каждой подесять лир.

— Идите туда, — сказал я, указывая пальцем. — Там друзья!Родные!

Они не поняли, но крепко зажали в руке деньги и пошли подороге. Они оглядывались, словно боясь, что я отниму у них деньги. Я смотрел,как они шли по дороге, плотно закутавшись в шали, боязливо оглядываясь на нас.Все три шофера смеялись.

— Сколько вы дадите мне, если я пойду в ту сторону, tenente?— спросил Бонелло.

— Если уж они попадутся, так пусть лучше в толпе, чем одни,— сказал я.

— Дайте мне две сотни лир, и я пойду назад, прямо в Австрию,— сказал Бонелло.

— Там их у тебя отберут, — сказал Пиани.

— Может быть, война кончится, — сказал Аймо.

Мы шли по дороге так быстро, как только могли. Солнцепробивалось сквозь тучи. Вдоль дороги росли тутовые деревья. Из-за деревьев мневидны были наши машины, точно два больших мебельных фургона, торчавшие средиполя. Пиани тоже оглянулся.

— Придется построить дорогу, чтоб вытащить их оттуда, —сказал он.

— Эх, черт, были бы у нас велосипеды! — сказал Бонелло.

— В Америке ездят на велосипедах? — спросил Аймо.

— Прежде ездили.

— Хорошая вещь, — сказал Аймо. — Прекрасная вещь велосипед.

— Эх, черт, были бы у нас велосипеды! — сказал Еонелло. — Яплохой ходок.

— Что это, стреляют? — спросил я. Мне показалось, что яслышу выстрелы где-то вдалеке.

— Не знаю, — сказал Аймо. Он прислушался.

— Кажется, да, — сказал я.

— Раньше всего мы увидим кавалерию, — сказал Пиани.

— По-моему, у них нет кавалерии.

— Тем лучше, черт возьми, — сказал Бонелло. — Я вовсе нежелаю, чтобы какая-нибудь кавалерийская сволочь проткнула меня пикой.

— Ловко вы того сержанта прихлопнули, tenente, — сказалПиани. Мы шли очень быстро.

— Я его застрелил, — сказал Бонелло. — Я за эту войну ещеникого не застрелил, и я всю жизнь мечтал застрелить сержанта.

— Застрелил курицу на насесте, — сказал Пиани. — Не очень-тобыстро он летел, когда ты в него стрелял.

— Все равно. Я теперь всегда буду помнить об этом. Я убилэту сволочь, сержанта.

— А что ты скажешь на исповеди? — спросил Аймо.

— Скажу так: благословите меня, отец мой, я убил сержанта.

Все трое засмеялись.

— Он анархист, — сказал Пиани. — Он не ходит в церковь.

— Пиани тоже анархист, — сказал Бонелло.

— Вы действительно анархисты? — спросил я.

— Нет, tenente. Мы социалисты. Мы все из Имолы.