Мы пошли по железнодорожному полотну. По обе стороны от настянулась мокрая равнина. Впереди за равниной был холм, и за ним Удине. Крыширасступались вокруг крепости на холме. Видна была колокольня и башенные часы. Вполях было много тутовых деревьев. В одном месте впереди путь был разобран.Шпалы тоже были вырыты и сброшены под насыпь.

— Вниз, вниз! — сказал Аймо.

Мы бросились вниз, под насыпь. Новый отряд велосипедистовпроезжал по дороге. Я выглянул из-за края насыпи и увидел, что они проехалимимо.

— Они нас видели и не остановились, — сказал Аймо.

— Перебьют нас здесь, tenente, — сказал Аймо.

— Мы им не нужны, — сказал я. — Они гонятся за кем-тодругим. Для нас опаснее, если они наткнутся на нас неожиданно.

— Я бы охотнее шел здесь, под прикрытием, — сказал Бонелло.

— Идите. Мы пойдем по полотну.

— Вы думаете, нам удастся пройти? — спросил Аймо.

— Конечно. Их еще не так много. Мы пройдем, когда стемнеет.

— Что эта штабная машина тут делала?

— Черт ее знает, — сказал я. Мы шли по полотну. Бонеллоустал шагать по грязи и присоединился к нам. Линия отклонилась теперь к югу, всторону от шоссе, и мы не видели, что делается на дороге. Мостик через каналоказался взорванным, но мы перебрались по остаткам свай. Впереди слышны быливыстрелы.

За каналом мы опять вышли на линию. Она вела к городупрямиком, среди полей. Впереди виднелась другая линия. На севере проходилошоссе, на котором мы видели велосипедистов; к югу ответвлялась неширокаядорога, густо обсаженная деревьями. Я решил, что нам лучше всего повернуть кюгу и, обогнув таким образом город, идти проселком на Кампоформио иТальяментское шоссе. Мы могли оставить главный путь отступления в стороне,выбирая боковые дороги. Мне помнилось, что через равнину ведет многопроселочных дорог. Я стал спускаться с насыпи.

— Идем, — сказал я. Я решил выбраться на проселок и с южнойстороны обогнуть город. Мы все спускались с насыпи. Навстречу нам с проселочнойдороги грянул выстрел. Пуля врезалась в грязь насыпи.

— Назад! — крикнул я. Я побежал по откосу вверх, скользя вгрязи. Шоферы были теперь впереди меня. Я взобрался на насыпь так быстро, кактолько мог. Из густого кустарника еще два раза выстрелили, и Аймо, переходившийчерез рельсы, зашатался, споткнулся и упал ничком. Мы стащили его на другуюсторону и перевернули на спину. — Нужно, чтобы голова была выше ног, — сказаля. Пиани передвинул его. Он лежал в грязи на откосе, ногами вниз, и дыханиевырывалось у него вместе с кровью. Мы трое на корточках сидели вокруг него поддождем. Пуля попала ему в затылок, прошла кверху и вышла под правым глазом. Онумер, пока я пытался затампонировать оба отверстия. Пиани опустил его голову наземлю, отер ему лицо куском марли из полевого пакета, потом оставил его.

— Сволочи! — сказал он.

— Это не немцы, — сказал я. — Немцев здесь не может быть.

— Итальянцы, — сказал Пиани таким тоном, точно это былоругательство. — Italiani. Бонелло ничего не говорил. Он сидел возле Аймо, неглядя на него. Пиани подобрал кепи Аймо, откатившееся под насыпь, и прикрыл емулицо. Он достал свою фляжку.

— Хочешь выпить? — Пиани протянул фляжку Бонелло.

— Нет, — сказал Бонелло. Он повернулся ко мне. — Это скаждым из нас могло случиться на полотне.

— Нет, — сказал я. — Это потому, что мы хотели пройти полем.

Бонелло покачал головой.

— Аймо убит, — сказал он. — Кто следующий, tenente? Куда мытеперь пойдем?

— Это итальянцы стреляли, — сказал я. — Это не немцы.

— Будь здесь немцы, они бы, наверно, нас всех перестреляли,— сказал Бонелло.

— Итальянцы для нас опаснее немцев, — сказал я. — Арьергардвсего боится. Немцы хоть знают, чего хотят.

— Это вы правильно рассудили, tenente, — сказал Бонелло.

— Куда мы теперь пойдем? — спросил Пиани.

— Лучше всего переждать где-нибудь до темноты. Если намудастся пробраться на юг, все будет хорошо.

— Им придется перебить нас всех в доказательство, что они незря убили одного, — сказал Бонелло. — Я не хочу рисковать.

— Мы переждем где-нибудь поближе к Удине и потом в темнотепройдем.

— Тогда пошли, — сказал Бонелло.

Мы спустились по северному откосу насыпи. Я оглянулся. Аймолежал в грязи под углом к полотну. Он был совсем маленький, руки у него быливытянуты по швам, ноги в обмотках и грязных башмаках сдвинуты вместе, лицонакрыто кепи. Он выглядел очень мертвым. Шел дождь. Я относился к Аймо такхорошо, как мало к кому в жизни. У меня в кармане были его бумаги, и я знал,что должен буду написать его семье. Впереди за полянами виднелась ферма. Вокругнее росли деревья, и к дому пристроены были службы. Вдоль второго этажа шлагалерейка на сваях.

— Нам лучше держаться на расстоянии друг от друга, — сказаля. — Я пойду вперед.

Я двинулся по направлению к ферме. Через поле вела тропинка.

Проходя через поле, я был готов к тому, что в нас станутстрелять из-за деревьев вокруг дома или из самого дома. Я шел прямо к дому,ясно видя его перед собой. Галерея второго этажа соединялась с сеновалом, имежду сваями торчало сено. Двор был вымощен камнем, и с ветвей деревьев стекаликапли дождя. Посредине стояла большая пустая одноколка, высоко вздернув оглоблипод дождем. Я прошел через двор и постоял под галереей. Дверь была открыта, и явошел. Бонелло и Пиани вошли вслед за мной. Внутри было темно. Я прошел накухню. В большом открытом очаге была зола. Над очагом висели горшки, но онибыли пусты. Я пошарил кругом, но ничего съестного не нашел.

— Здесь на сеновале можно переждать, — сказал я. — Пиани,может быть, вам удастся раздобыть чего-нибудь поесть, так несите туда.

— Пойду поищу, — сказал Пиани.

— И я пойду, — сказал Бонелло.

— Хорошо, — сказал я. — А я загляну на сеновал.