— Мне некогда смотреть, — отрезал Кольцов, — вы смотрите,если вам надо.

— Да мы тебя и не приглашаем! — утешила его Катерина. — Мыребенка приглашаем, Сильвестра. Отпустите его с нами?

— Спасибо вам большое, — начала Маша, — это очень приятно иочень неожиданно для нас, но…

— Ну конечно, отпустим, — перебил ее Родионов. — У нас оченьплотная программа, а он с удовольствием с вами съездит.

Маша отчетливо всхрюкнула, никто не обратил на нее внимания.

— Мы хотели еще на днепровские кручи. Нам сказали, что этогде-то по той же дороге, что и Конча-Заспа.

— Что такое Конча-Заспа? — удивился Кольцов.

— Это то место, где мы сейчас, Тим, — охотно объяснила егожена, — вот по этой же дороге, только чуть дальше, мне водитель говорил.

Общество им внимало, стараясь не упустить ни единого слова.Один только Весник делал вид, что Тимофей Кольцов его не интересует, продолжалс энтузиазмом жевать и даже говорил что-то на ухо Веселовскому.

— Так что мы в первой половине дня в Лавру, а потом накручи. Мы бы взяли Сильвестра на целый день, если вы не возражаете.

— Кать, отстань от них, — посоветовал Кольцов, — ты жевидишь, у них свои планы!

— У нас разве планы? — осведомился Родионов у Маши.

— Я… не знаю.

— Они не знают, Кать.

— С нами ваш мальчик будет в полной безопасности!

— Я знаю, знаю! — вскричала Маша Вепренцева.

— Она знает, Кать!

Он играет, поняла Маша. Он опять играет со своей женой вигру под названием любовь.

В эту игру играют четверо, вспомнилось ей. Пятый все времявыбрасывает.

Нет, неправильно. В эту игру играют двое, и один из них всевремя старается переиграть другого.

Нет, не переиграть. Это как-то слишком… похоже на спорт.

В эту игру играют двое, и одному все время интереснопоражать воображение другого. Удивлять. Заставлять его смеяться, иливозмущаться, или удивленно ахать.

Мне это знакомо. Собственно, именно я это и придумала. Мневсе время нужно поражать его воображение — тем, что я лучше всех вожу машину,или веду переговоры, или общаюсь с прессой, или варю кофе, или выбираю коврыпод одобрительное кивание усатого турка-эфенди в белоснежной рубахе и очках.

Меня все время тянет сделать что-то такое, чего он не сможетзабыть или на что обязательно обратит внимание, что-то особенное, эдакое,доказать, как много он теряет, не обращая на меня внимания! Как много онпотеряет, когда я вдруг перестану выделывать вокруг него все эти пируэты ипассы, когда вдруг мне станет неинтересно, и не подозревает он, бедный, что емув тот момент тоже станет значительно менее интересно!

Жить станет неинтересно. Все станет неинтересно.

В один прекрасный день ты скажешь или сделаешь что-то, чегоя не смогу пережить. Или… простить. Да, простить. Например, по телефонуочередной своей подружке скажешь ты: «Я тебя люблю» — и все. Мне этого будетдостаточно. Мне станет неинтересно.

Нет, возможно, мы останемся коллегами и даже, может быть,командой, дай бог здоровья всем журналистам, введшим в обиход это замечательноеслово!

Я удобна тебе для работы. Ты платишь мне зарплату. Полноеравновесие.

Я больше не буду прислушиваться к твоим шагам в кабинете,улавливать твое душевное состояние, определять по носу, в каком ты настроении,спал ли, работал ли или опять полночи промаялся бессонницей и еще полночипрокурил, думая унылые ночные мысли! Я перестану смотреть тебе в рот,откладывать «на потом» важные вопросы, которые мне нужно обсудить непременно стобой, пересказывать тебе содержание вчерашнего фильма, когда в машине тыноешь: «Ну, поговори со мной!» Я перестану упиваться ожиданием радостныхперемен или предстоящих интересных и важных дел вроде Невского книжного форумав Питере, ведь я так люблю поехать с тобой куда-нибудь, совершенно неважнокуда, в Питер или в Париж!… Я даже вытащу из твоей машины все свои вещи —темные очки, салфетки, медвежонка на веревочке, «Орбит сладкая мята» и запасныетуфли, припасенные на тот случай, если отвалится каблук. Вытащу, чтобы в твоейжизни не осталось моего личного присутствия, вытащу, чтобы не нашла их та,другая, которой ты так опрометчиво сказал в телефон, что любишь!…

И ты останешься один. Нет, может быть, и не один, но ужточно — без меня, без моего мира, без того, что сейчас кажется таким привычными само собой разумеющимся, а потому неважным и постоянным.

Куда же оно денется, если это так просто и понятно и неможет быть по-другому?!

— Ма-ам, — протянул рядом Сильвестр, стараясь говоритьбасом, — ну можно?…

Сгоряча, да еще под пристальными взглядами олигарха и егожены, Маша Вепренцева разрешила своему сыну поездку и на кручи, и в Лавру, иэтот вопрос, слава богу, был снят с повестки дня.

Книжки, чтобы подписать олигарху, у Воздвиженского неоказалось, и он начал было вздергивать брови и улыбаться неприятной улыбкой, ноВесник вдруг, как фокусник из шляпы, вытащил откуда-то последний романдетективного гения и отодвинул стул, и подошел, и подал книгу, и, такимобразом, оказался включенным в «особый» круг, и Родионов быстро познакомил егос Кольцовым.

Маша чувствовала некоторое разочарование — вот за этим иприезжали?! Ради этой одной минуты, когда Кольцов слегка похвалилВоздвиженского за то, что тот «глупостей не пишет», а Весник оказался «готов куслугам» и «на высоте положения» и тоже добился своей цели — знакомства солигархом! И все?! Сейчас все разойдутся по своим спальням — те, которые ихнайдут, конечно, потому что некоторые, как выяснилось, ничего такого найтирешительно не могут! — утром будет завтрак и разъезд гостей. И все?! Все?!

Позвольте, а еще был обещан кандидат в украинские батьки! Онкуда девался?! Ждали, ждали моржа, а объявилась только его половина! Нет, не точтобы половина, этот тоже вполне целый, но второй-то где?!

Спросить было не у кого, не у Мирославы же спрашивать, насамом-то деле! Тимофей Ильич десерт проигнорировал, ушел, за ним убралась егоохрана, а жена осталась. Она тоже посидела за столом не слишком долго и ушла вбильярдную, светившуюся молочным светом и отливавшую зеленым сукном, где Михаили Сильвестр продолжали бурно гонять шары, так что до столовой долеталдеревянный треск от сталкивающихся киев.

Мирослава подсела к Лиде Поклонной, Олеся разговаривала сНадеждой Головко. Ни Стаса, ни Веселовского не было видно, а Весник сРодионовым методично пили виски — кто кого перепьет.

Мирославин «чоловик» с трудом донес себя до бархатнойоттоманки, с трудом уселся, с трудом собрал лицо в кулак, придал ему некоевыражение и сидел с этим самым выражением совершенно один. Нестор показался,обвел глазами «залу» и исчез. Андрей Поклонный все разговаривал по телефону, аРессель следил за ним, то ли брезгливо, то ли с раздражением, трудно былопонять.