— Славочка!

— Да, да! А его убили, та еще в нашем доме, та еще такпогано, что зараз никто не ведае, найдут злодия ти не!…

— А милиция? — вдруг спросил Родионов. — Тут полно милиции,и нас всех ночью допросили. Или вы не верите, что они найдут?

— Ах, Матерь Божья, та кого они найдут! Та никого и никогдаи искать не станут, потому что оппозиции это… подарок от сатаны! Сам сатаназробил им подарок и убил нашего Бориса Дмитриевича! Нет и не буде ему замены, итеперь все, все загинуло, и мы загинули, и мисто, и держава!…

— Может, хоть что-то не пропало? — не удержался Родионов. —Что-то же должно было остаться!

Мирослава посмотрела на него и покачала головой.

Она была расстроена и напугана. Маша вдруг подумала, что онадаже больше напугана, чем расстроена.

Оттого, что в ее доме, в гостевых апартаментах зарезаличеловека? Да еще так… показательно, как в фильме ужасов, когда кровь льетсярекой, хрустят кости и рвутся сухожилия, а камера все смакует и смакуетфонтаном бьющую черную кровь, растерзанные внутренности, непристойно итошнотворно вывороченные напоказ?!

Или оттого, что скандал — в доме полно чужих людей в форме ибез оной, и самый почетный московский гость уехал в крайнем раздражении, иостальные знаменитости, как перепуганные куры, забились на свои насесты. Вот ик завтраку вышли только трое, а остальные где? Нет остальных, отсиживаются покомнатам, и дурная слава о доме поэтессы теперь разнесется на две державы —незалежную Украину и свободную Россию?!

Или оттого, что надо сочувствовать вдове, вокруг которойполночи хлопотали врачи в желто-синей форме — в цвет национального флага, какнасмешка, ей-богу! А как ей сочувствовать, когда такая неприятность вышла, инадо как-то объясняться с милицией, и Нестор утром уже доложил, что за железнымиворотами на шоссе дежурят журналисты! Свои бы ничего, от своих отбились бы, ноесть и пришлые, с микрофонами, на квадратных насадках которых значится «Первыйканал» или, того хуже, «НТВ», и думать можно только о том, как спасти своюшкурку и остатки репутации, и не до вдовы вовсе!

Маша не слишком сочувствовала ввергнутой в горе поэтессе, снекоторым оттенком превосходства не сочувствовала.

Нам— то что, мы, если надо, еще три раза расскажем, как мы враковине нож видели, как вода шумела, как потом пришли, и уже не было ничего,как труп обнаружили, расскажем да и уедем к себе в Москву. Это не наше горе, ипроблема тоже не наша.

Мы наблюдатели. Как из ООН.

— Мирослава Макаровна, — сказала она, когда поэтесса на мигперестала причитать, безбожно мешая русские и украинские слова, — кофе ужеостыл. Может быть, я могу сварить новый?

Мирослава вынырнула из-за платка и с разгону повела былоплечом вполне презрительно, но вдруг остановилась. Играть стало не перед кем инезачем. Вместо мертвого Гамлета на театральных подмостках оказался вполнереальный труп. Актерам больше не нужно «держать зал», где и так творитсяневесть что!…

Я лежу на авансцене, муха ползает по лбу. Уходящего сраженьяслышу грохот и пальбу.

— Варите, — сказала Мирослава Цуганг-Степченко, словноразрешала Маше покопаться в ее фамильных драгоценностях, — делайте что хотите!Впрочем, я могу кликнуть Нэстора, и он…

— Я здесь, Мирослава Макаровна! Шо нужно?

— Нужно, шоб подали свежую каву!

— 3 вершкамы чи бэз?

— Вам з вэршкамы?

Родионов растерялся. Какую еще «каву»! С какими ещевершками! Тебе вершки, мне корешки! Нет, не так. Тебе корешки, а мне вершки,кажется, именно так умный и ленивый мужик обманывал трудолюбивого, но неискушенного в жизни медведя, который переделал за него все дела и получил —корешки от пшеницы!… Идеал русской оборотистости!

— Мне кофе, а не какао, — быстро сказал Родионов-медведь. —Просто горячий кофе.

— Кава — это и есть кофе, — объяснил подошедший Веселовский.Выдвинул стул и сел. — Вершки — это сливки. Кава з вершкамы — кофе со сливками.

— Нет, — отказался великий писатель, — мне без вершков, тоесть без сливок, то есть… Маша, может, ты пойдешь и сваришь, в конце концов!?

— Та не надо ей йты! Тама все зробять и так!

— Кава с вершками! — пробормотал великий.

Веселовский глянул на него насмешливо и потянул газету изпачки, лежавшей рядом с Мирославой. Вообще он вел себя совершенно обыкновенно,как будто и не провел ночь в доме «с убийством». Даже выглядел свежо, несмотряна то, что поспать никому не удалось.

— Мне тоже кофе, — сказал он Мирославе, — покрепче ипогорячее, если можно!

— Та теперя усе, усе можно, — с тоской сказала Мирослава. —Нэстор, голубчик…

— Да, Мирослава Макаровна! — воскликнул преданно Нестор ипотрюхал в сторону высоких двойных дверей. — Сию минуточку!

Веселовский развернул газету, посмотрел одним глазом исложил шуршащую бумажную простыню, перевернув ее. Весник явно хотел что-тосказать и выжидал момента, глаза у него блестели. Родионов мрачно молчал.Хорошо хоть Сильвестра с утра забрали «на прогулку»!

Приехал охранник на лимузине, прошел в дом, ни на кого неглядя и ни перед кем не останавливаясь, постучал в Машину дверь и сказалкорректно:

— Катерина Дмитриевна просила забрать мальчика. Собирайтесь,пожалуйста.

Мальчик собрался в одно мгновение и завтракать даже не стал— от нетерпения, а Маша не слишком и настаивала. Чем быстрее он покинет «дом субийством», тем лучше! И так из развеселого путешествия с мамой и по маминымделам вышла просто ужасная катастрофа!

Маша, будучи хорошей матерью, во всем обвиняла себя. То естьне в том, конечно, что «шановний чоловик» Борис Головко оказался прирезаннымнеизвестным злодеем, а в том, что потащила Сильвестра с собой, а тут — вон чтотакое! Оставила бы сына в Москве, и дело с концом!

Впрочем, оставить Сильвестра в Москве было никак невозможно— даже Лерку пришлось сдать на попечение Юли Марковой, потому что кто-то звонили угрожал Маше и приказывал великому ни под каким предлогом не ездить в Киев, ато хуже будет!…

Позвольте, ведь на самом деле кто-то звонил!

Маша совершенно об этом позабыла!

Ну да! Накануне отъезда гнусный тип звонил ей и приказывалостаться в Москве, и начальник службы безопасности издательства потом строго исерьезно выспрашивал ее о том, какой был голос, что именно и как он говорил, аона все повторяла и ненавидела в тот момент начальника службы безопасностилютой ненавистью! Ей было гадко и страшно, а он допрашивал ее с таким холодными отстраненным профессионализмом!