На утренней зорьке отец затеял сходить по грибы. Сонливый и оглушенный, я составил ему компанию. Мы брели в росистом тумане через насупленную чащобу, иногда теряя друг друга, перекликаясь и вновь находя. Лесные окрестности я пожизненно помнил памятью детства. Сквозь молочное небо, все более набухая, сочилось искристое солнце. Когда свет разгорелся настолько, что лес воссиял изумрудом и золотом, мы с отцом обнаружили себя посредине болота. Он устало присел на пенек.

– Папа, ты как себя чувствуешь?

– Спасибо, приемлемо. – Смежив веки, он поднял лицо к слегка теплому солнцу. – Если вдуматься, то, конечно, невыносимо. Но если отвлечься… Нормально. Обычная жизнь. Как и всегда.

Мы помолчали на этой проплешине среди леса, поросшей седою осокой в гнилых пеньках и мачтах умерших елей. Вдруг отец повернулся:

– Ты, пожалуй, хотел спросить, какая именно у меня опухоль? Услышать или не услышать то самое слово – рак?

Только теперь я по-настоящему смолк.

– Врачи предлагают программу лечения. – Он невесело усмехнулся. – Облучение. Химиотерапия. Скучать не придется… Понимаю, ты любишь назвать вещи своими именами. Но сынок, что может быть условнее «своего имени»? – Он усмехнулся чуть веселей. – Взять, к примеру, болото. Мы слегка заблудились. Надо возвращаться домой. Приблизительное направление нам обоим известно. Представляем мы и возможные неприятности, если вдруг нога ступит как-нибудь неудачно. Но когда человеку требуется пересечь болото, ему хочется верить, что кочка, на которую он ставит ногу, окажется кочкой, а не пучком травы, плавающей над топью. Нужна точка опоры, и плевать ему на зыбкость остального болота. Это вопрос веры.

Он бодро поднялся и двинулся напрямик. В его движениях пробудилась молодцеватость. Я едва за ним поспевал. В одном месте я все-таки оступился; сапог сочно всосался и продолжал погружаться – вместе с ногой, с корзиной, с разлетевшимися грибами, с быстро теряющим равновесие мной, – но отец до меня дотянулся, наши руки сцепились, и мы с хлюпом выдернулись на твердое место.

Тут уж мы рассмеялись, искренне и заливисто. Как когда-то давно. Возможно, еще в моем детстве. Неожиданно для себя самого я выдавил через смех:

– Папа, а почему у вас с мамой только один ребенок – я?

Отец по инерции продолжал сотрясаться смехом, но глаза его стремительно остывали, лицо обретало землистый оттенок, заострялись черты, углублялись морщины. Наконец, смех угас.

– Любви не хватило.

Я спрятал глаза. Он сказал это с такой простотой, что целая жизнь вмиг раскрылась в мельчайших подробностях. Смотреть было больно. Все очевидно, и нечего пялиться… Однако отец нашел нужным кое-что уточнить:

– Я ведь хотел маму бросить. А заодно и тебя… Возможно, ты помнишь, иногда, в приступах гнева, мама частенько поминала историю, из-за которой я был вынужден оставить место профессора в университете… Речь шла о женщине. Точнее, о девушке, о студентке. Такое случается. Понимаешь?

– Понимаю.

– Но это лишь половина правды. Оборотная ее сторона состоит в том, что до того, как у меня случилась вся эта история… твоя мама сама меня бросила. Она была не со мной. Задолго еще до того. Понимаешь?

– Папа, не надо…

– Нет, ты послушай! Жизнь сложнее, чем нам того бы хотелось, но по-настоящему в ней важны только две вещи. Это главное, что ты должен понять…

Я поднял глаза. Он пронзил меня взглядом:

– Любовь и Смерть. Вот и все, что действительно важно.

Заделавшись менеджером, жена моя задурила.

На протяжении осени дурь нарастала. Новая школа для Малыша – это ладно, я не против серьезной учебы, к тому же, Малыш – единственное продолжение нашего рода. Затем, она продала нашу, то есть, мою машину. Я почти был не против, поскольку фактически стал пешеходом, из-за пробок, да и вообще, если верить эволюционистам, из обезьяны человека сделало именно прямохождение. Но затем она заговорила о дачном участке, который можно купить, вложив деньги от продажи машины, плюс долгосрочный кредит ипотечного банка. Тут уж я встал в оборону. Мы крепко поцапались. Идея заглохла.

Вместо участка приобрела телевизор. Плазменная панель, домашний кинотеатр, новейший дизайн. Я спросил, для чего ей новейший, если мы и старый практически не включаем.

Она отрезала: «Пусть я им не пользуюсь, но стоять должен!»

Вскоре вколола себе «ботокс»: это такая инъекция мертвого яда, которым разглаживают печать жизненного опыта на женском лице. Для чего этот мазохизм? «Чисто для себя»? Верю охотно. Впрочем, меня ее уколы никак не касались.

Зато кухня касалась непосредственно, по традиции. Жена исхитрилась и здесь влезть со своим новаторством. Она повадилась покупать недешевые импортные полуфабрикаты в дорогущем супермаркете элитного класса, с истеричной настойчивостью меня убеждая, будто это продукты «настоящего» качества. Я доказывал, что можно питаться и дешевле и качественнее. По меньшей мере, поддержать отечественного производителя. В конце концов, кто на кухне хозяин? Тот, кто ведет хозяйство.

«Черта с два! – был ответ. – Хозяйка та, в чьих руках власть!»

Ладно, продукты. Но она даже воду покупала в канистрах с этикеткой бренда «Европейские Альпы». Она и Малыша приучала потреблять этот обман. Кстати, Малыш, что касалось гламура, была на стороне гламуристой мамочки. Нет, я все понимаю: красивые этикетки, нестойкая психика. Я даже понимаю, что быть втянутым в это безумие – неизбежность мужчины в доме. Но я отказываюсь понимать, какого, извините, скорпиона наш человек должен платить за воду Европейских Альп?!

А в январе нового года задурила по крупному:

– Давай, мы родим еще одного ребенка. Один, это маловато. Не успеем оглянуться, как Малыш вырастет, уйдет в свою жизнь. И что тогда? Что нам останется?

Я задумался. Рожать детей или пожить для себя? В принципе, я не против продления рода. Но ведь ребенка мне придется растить с этой ведьмой – с ней.

– Чтобы постоянно чувствовать свое одиночество, мне достаточно вас двоих. Мой ответ – нет.

– Мы вполне обеспечены, – увивалась она.

– Я сказал, нет.

– Ведь я еще молода, я могу.

– А я уже – нет!

– В крайнем случае, есть искусственное оплодотворение.

– Послушай… – Я начал терять терпение. – Возможно, для тебя это будет открытием, но дети рождаются не от обеспеченности родителей… И не от моложавости дамы… И даже не от слияния сперматозоида с яйцеклеткой…

– А от чего же?

– Дети рождаются от любви!

Беда с Соломонычем случилась внезапно. Я был дома, когда он мне позвонил и, задыхаясь, сообщил, что наши «воины» выбрались из садков, он едва успел запереться в своем кабинете, «так они и сюда уже лезут через все щели».