– Как кто? Твои мужчины! Которые тебя на руках не носили!

– Да у меня и не было никаких мужчин, ты что?

Совершенно обессилев от смеха, Александра опустила головуему на плечо. Перед глазами плавала темнота, и она опустила веки. Так стало ещеуютнее. Где-то на дне памяти всколыхнулась мысль, что она вроде бы злилась наРостислава, но Александра не могла вспомнить, за что.

Глупости. Глупости… на него невозможно злиться. Можно толькоблаженствовать, сидя рядом с ним, вот так, прижавшись. Еще лучше было бы,обними он ее за плечи, как обнимал тогда, в машине.

И в тот же миг, словно уловив это мысленное пожелание,Ростислав опустил свою руку на плечи Александре и спросил:

– Как это – не было мужчин? Вообще?

– Нет, был один, но я его шуганула.

– Ты его – что?

– Шуганула. Послала к черту. Куда Макар телят не гонял.Подальше. На фиг. На три буквы…

– Все, все, дальше не надо! А почему ты его шуганула?

– Он был какой-то мямля.

– То есть на руках не носил? – уточнил Ростислав.

– Ну, это само собой!

– А еще чего он не делал?

– Ничего.

– И не целовал тебя, что ли?

– Целовал! – почему-то обидевшись за Костю, вскинула головуАлександра, но в этот момент Ростислав резко повернулся к ней – и губы ихсошлись.

Александра хотела вздохнуть, но не успела. Его рот былжарким, жадным, буйным, неласковым, он словно бы изголодался по ее губам… былобольно, и Александра тихо застонала.

Вдруг Ростислав оттолкнул ее так, что она повалилась наподушки. Он вскочил.

– Что? – пробормотала Александра, испуганная этим темным,нависшим над ней силуэтом, странным блеском его глаз. – Что ты?

– Ты лучше сама скажи, уйти мне или нет, – хрипло выговорилон. – А то я больше не могу!

Он схватил ее руку и прижал к своим бедрам. Александрузатрясло.

«Молния» его джинсов… как тогда, с Костей… Она резкорасстегнула «молнию».

– Не уходи. Не уходи!

И крепко зажмурилась, слушая, как шуршит торопливосбрасываемая одежда, содрогнулась от жара навалившегося на нее мужского тела,неумело подчинилась его рукам, ахнула… но он снова закрыл ей рот поцелуем.

* * *

Гелий сидел на крылечке и смотрел в яркое небо. Сладко,приторно пахли белые табачки и ночная красавица. Чуть слышно шелестел ветер, ноиногда набегал порывами и вдруг начинал сердито ворошить кроны берез. Ветвисильно качались, закрывая луну, она лишь изредка мелькала меж листьев, и тогдаГелию чудилось, будто чей-то недобрый желтый глаз мигает в вышине, не то пугая,не то насмехаясь над ним. Тогда в шуме ветра ему начинал слышатьсяиздевательский хохоток, и он ежился. Казалось, что с него содрана вся кожа –такая острая боль пронзала и сердце, и тело. Боль и стыд.

Из приоткрытого, затянутого марлей окна доносился храпЭльдара. Брат к вечеру страшно напился, и чем дольше Гелий рассказывал ослучившемся, чем сильнее горячился, тем больше тупел Эльдар, и если сначала онхотя бы пытался делать вид, что слушает, изредка выдавливая из себянеуверенное: «Да-а?..», то через какие-нибудь полчаса окончательно развалился,обвис на стуле и сонно лупал остекленевшими глазами. Но Гелий еще на что-тонадеялся, он продолжал убеждать, настаивать, иногда срываясь на крик, – и вдругЭльдар мешком рухнул со стула на пол!

Когда такое случилось первый раз, Гелий, помнится, страшноиспугался за брата, чуть ли не «Скорую» вызывать ринулся. Но теперь он ужепривык.

Эльдар был высокий, гораздо выше Гелия, и его худое тело вбеспамятстве становилось страшно тяжелым. Поэтому Гелий даже не стал пытатьсяего поднять, и молча пошел к дивану – взять два покрывала и подушку. Однопокрывало, свернув вдвое, он положил на пол, с усилием перекатил на негозахрапевшего брата, накрыл вторым покрывалом, подсунул под голову подушку…Эльдар слабо вздохнул, поворочался, устраиваясь поудобнее, и на его лицепоявилась облегченная, почти счастливая улыбка. Гелий погасил свет и вышел.

Он постоял немного в темном коридоре, прислонясь к стене итяжело сглатывая ком, вдруг перекрывший горло. Это трудно – в очередной разубедиться, что, по сути дела, он уже давно живет один на свете, и надеятьсябольше не на кого, кроме как на самого себя. Хотя пора бы и привыкнуть к тому,что в мире никому ни до кого нет дела. Но то, что он испытал сегодня…

Гелий вспомнил, как Петька вдруг с тоненьким визгом метнулсявперед, к Деме, и вид у него при этом был такой, что бомж попятился,прикрываясь рукой. В эту руку Петька и впился зубами, как терьер, но вследующий миг Дема с воем отшвырнул мальчишку. Сила его злости была такова, чтоПетька пролетел несколько метров по воздуху и грянулся оземь, тяжело ударившисьголовой о голову Супера. Еще раз слабо крикнул – и затих.

Гелий, ахнув, бросился к нему. Мальчишка не шевелился.

– Ты что?.. – пролепетал он. – Ты что сделал? Ты его убил?

Дема широко зевнул, показав поразительно крепкие, хоть ижелтые, какие-то совершенно звериные зубы.

– Ты! Тварь!

Гелий выпрямился. Красная тьма застлала взор. Он пошелкуда-то вперед, шатаясь, споткнулся – и услышал короткий, издевательскийсмешок.

Пелена сползла с глаз, и он увидел оскалившегося Дему,который стоял, вытянув руку. Из кулака торчало что-то черное, и Гелий не сразупонял, что это ствол пистолета. Того самого, о котором говорил Петька!

– А не пошел бы ты в жопу? – весело сказал Дема. – Ишь,герой выискался! Пошел, ну! Или пулю словишь.

И, снова оскалясь, ушел в свой балаган, по-волчьиобернувшись на прощание.

Гелий немного постоял, потом, вспомнив, что произошло,бросился к Петьке.

Он был жив, слава богу, – пульс слабо трепетал на тоненькойшейке, – но так бледен, что у Гелия защемило сердце. Подхватил Петьку,поудобнее устроив его голову на своем плече, – и побежал к поселку.

Прыти его, впрочем, хватило ненадолго: почти сразу сбился сшага, и сердце так зачастило, что дальше еле брел. Спасибо, его завиделаЕлизавета Петровна – подбежала, перехватила на руки внука, прижала к себе. Онадаже не спрашивала, что случилось, – выдавила только: «Дема? Я так и знала!» –и тяжело зашагала к дому.