эти стали вдруг чужими и непривычно зна­чительными. Петр положил перед собой пять листочков манифеста, скрепленных по краю нитяным швом, но мед­лил начинать чтение. Его никто не торопил.

— Во всех известных странах света, — начал нако­нец он, отрывисто и глухо выговаривая слова, — не вид­но таких законов, чтобы граждане государства даны бы­ли в неотъемлемое владение таковым же, как они, лю­дям. Но у нас в России, напротив, издревле дворянам предоставлено полное право иметь своих крепостных лю­дей с неограниченною на них властию. Эта власть про­стирается иногда не только от самих господ, но и от разных крепостных людей, установленных господами для управления. Обидимые и притеснимые ими беззащитные люди приходят в отчаяние, чрез что беднеют, развраща­ются, а после и совсем погибают. Другие за малые вины наказываются жесточайшим образом, мучатся горною и другими работами, и, наконец, молодые отдаются в ре­круты, а старые ссылаются на поселение.—Петр перевел дыхание. — Господа же, принуждая к непосильным тру­дам своих подданных, расточают приобретенное без ма­лейшего сожаления. Этим они разоряют и себя, и без того уже бедных крепостных людей, не заботясь о том, что последние часто не имеют и куска хлеба для утоле­ния мучащего их голода...

Только сейчас Петр заметил, что Мишенька, перебе­ливая манифест, везде написал слово «господа» с про­писной буквы. Это соответствовало правилам канцеляр­ским, но никак не духу тайного общества.

— Какова же причина такого невольничества? — чи­тал Петр. — Кто дал дворянам право так поступать с подобными себе? Мне скажут: бог. Но бог не хочет, что­бы его унижали твари в лице тварей же, человек в чело­веке. Бог хотел, чтобы между людьми было равенство. Разве на свете сотворено два Адама — Адам-господин и Адам-раб? Нет. Была сотворена Ева, и бог сказал ей:

«Жена, люби мужа своего, как саму себя». Он хотел любви, но не рабства...

Петр почти весь манифест знал наизусть. Но он не говорил, а читал. Написанные чужим нарядным почер­ком, слова эти как бы отдалились и, отдалившись, обре­ли еще одно значение. Они не просто убеждали, не про­сто называли вещи своими, единственно верными име­нами, но связывали всех сидевших сейчас за этим сто­лом узами братства перед лицом общей судьбы.

— ...Слепой случай и нахальство сильных сделали слабых невольниками. Рассуждая таким образом, граж­дане образованных стран света все единодушно восста­ли и сбросили с себя поносное иго невольничества. Меж­ду тем иго рабства в России становится все несноснее, и должно полагать, что на будущее время оно будет еще несноснейшим. Но из опытов видно, что причина величия государства есть свобода граждан. Как может Россия взойти на степень величия, если рабы повелевают в ней рабами же? Поэтому для блага Отечества и потомства ничего больше не остается, как собрать благомыслящих граждан в одно общество, которое бы всячески стара­лось об ускорении вольности...

Петр сделал паузу и, оторвавши взгляд от листа, за­кончил:

— Для сего-то, благородные сограждане, ниспровергнем соединенными силами невольничество, восстано­вим свободу и чрез то заслужим благодарность потом­ства!

Степа Десятое взял жестяные лучи для снимания на­гару, поправил свечи и положил обратно на стол. Они чуть слышно звякнули, и вновь наступила тишина. Все молчали. Петр, признаться, не этого ждал, но и пони­мал: если у кого-то есть возражения, никто их так, сра­зу, высказывать не станет. Выждав немного, он предло­жил обсудить правила, на которых будет покоиться ре­шенный ими заговор.

— Заговор? — опасливо переспросил Федор.

— Разумеется, — ответил Петр, почувствовав, что слово это неприятно поразило не одного Федора.

Правила общества состояли из семи параграфов.

Согласно первому, членом общества мог стать любой ревнитель вольности.

В параграфе втором каждому предлагалось вовле­кать в общество новых членов.

Третий параграф устанавливал, что деятельность об­щества будет протекать в местах многоразличных.

В четвертом всем ревнителям вольности предписыва­лось собирать разные тайны, дабы извлечь из них при случае что-либо для себя полезное. Этот параграф вве­ден был по настоянию Лешки.

Параграфы пятый и шестой касались внутреннего устроения общества. В них говорилось об избрании пред­седателя, префекта, осуществляющего надзор за члена­ми, а также советников и секретаря. Последний должен был составить особый тайный язык, понятный лишь рев­нителям вольности. Кроме того, в обществе предлагалось учредитысвой суд. Эти два параграфа подсказаны были Петру воспоминаниями Федора Абрамыча о близости его в Дерите с одной из лож вольных каменщиков. Име­лись подобные должности и в том тайном обществе, ко­торое основал Куно фон Кинбург.

После недолгих переговоров Петра единодушно избра­ли председателем, Семена префектом, а Лешку Ширка- лина судьей. Мишенька и Степа Десятов утверждены были пока советниками. Федору же Петр предложил стать секретарем с обязанностью немедленно приняться за составление тайного языка.

Затем был оглашен последний, седьмой параграф: «В случае измены какого-либо члена обществу, если оная будет раскрыта, прочие члены должны всячески стараться, отыскавши изменника и разобравши дело, примерно его наказать».

— Согласны, — за всех оказал Семен.

Федор встал, вытянул над столом кулак и внезапно развел пальцы. Шесть медных колец упали на столеш­ницу с глухим неодновременным стуком. Пять остались лежать на месте, а шестое, покачиваясь, покатилось к краю стола. Лешка подставил ладонь, и кольцо бесшум­но сорвалось в нее. Тут же разобрали и остальные. Леш­ка поднес кольцо к свечному пламени и заметил на ободке выдавленные буквы.

— Что это? Вольность, значит?

На кольце выдавлено было «В-ность».

— Вольность и верность, — объяснил Федор.

А Петр добавил:

— Наш девиз...

Вообще-то Федор задумал другой способ вручения колец членам общества. Он хотел, чтобы каждый, про-

изнеся клятву в верности и хранении тайны, достал свое кольцо из чугунка с кипящей водой. При этом, как он полагал, недостаток веры и отваги, а также злые наме­рения будут выданы ожогами на руке. Идея вначале показалась Петру заманчивой, но по зрелом размышле­нии он ее все же отверг — такое испытание было недо­статочно надежным и могло вызвать излишние подозре­ния.

Теперь оставалось произнести клятву.

Петр поднял вверх два пальца, положил левую руку на манифест (мертвая голова вспомнилась) и произнес пересыхающими от напряжения губами:

— Клянусь до гроба быть верным ревнителем воль­ности и соблюсти в тайне все поручения, данные мне обществом, а также само существование оного... Да по­может мне бог!

Все хором повторили за ним слова клятвы. Сбитое дыханием пламя свечей заметалось над столом, тени пробежали по лицам.

Светлая майская ночь уже опустилась на Чермоз. Ни о чем не подозревавшие обитатели лазаревской вотчи­ны— углежоги и доменщики, кузнецы и плотники, литухи, приказчики, повытчики и копиисты — мирно спали в своих домах. Богатырски храпел