На миг ревность осенила сердце Александры… но это был толькомиг, а потом она даже удивилась облегчению, которое испытала. О, вот было быздорово, случись такое на самом деле! Александре было немножко стыдно, что онас такой охотой отрекается от человека, который хотел на ней романтическижениться, но ведь он делал это не по любви, а ради Ульяны и ее сына, потому чтобыл милостив к подвластным! Князь Андрей был красивый мужчина, жил на широкуюногу, образован – в разговоре его слышались остроты бойкого француза, в манерахпроскальзывала английская сдержанная изысканность… Он всем нравился:добродушный, беспечный, с живым, игривым умом, в совершенстве владеющийискусством приятно проводить время. Женщины его обожали, хотя перебирал он ихбеспрестанно. Александра знала, что он не может равнодушно смотреть ни надоброго коня, ни на хорошенькую женщину. Вряд ли женитьба что-то изменит. ИАлександра тосковала, ибо знала: с этим человеком ей не суждено испытать вечноеопьянение сердца, для нее князь Андрей, с его карточными проигрышами иливыигрышами, охотой на зайцев или женщин, с его благородным стремлением бытьотцом своим крестьянам, все равно останется другом детства, мальчишкой, накоторого она всю жизнь будет смотреть снисходительно… а разве это основа длясчастливого брака? В глубине души она мечтала о герое, которого будет трепетать– и обожать, а потому с легким сердцем пожелала князю Андрею счастья со своей«сестрой» и была настолько взбодрена своими фантазиями, что наконец-то смогла синтересом поглядеть на сцену, где разыгрывалась трагедия, оказавшаясязабавнейшей историей.

***

На сцене попеременно появлялись два отца, исполненныхненависти друг к другу, а также сыновья и дочери этих семейств, вопреки родовойвражде страстно влюбленные. Более того, одна пара даже успела тайнообвенчаться. Вокруг молодых людей разыгрывались дикие, свирепые страсти… однакосначала Александре показалось, что зрители не больно-то заняты содержанием. Даи на что оно итальянцам?! Для них опера – калейдоскоп звуков. Зрителинаслаждаются их разнообразными сочетаниями и не обращают никакого внимания надела, к которым эти звуки прилагаются. Однако труппа Сакки была болеедраматическая, чем оперная, и певческому мастерству явно недоставало тойвнутренней силы, которая только и может довести до совершенства подобныйспектакль. Лишь две актрисы прилагали усилия – не для того, чтобы хорошоиграть, но хотя бы повыгоднее подать себя и понравиться публике. У обеих былахорошая внешность, приятные голоса, и вообще они оказались изящными, веселыми,бойкими созданиями. У мужчин во время пения пропадало всякое желание внушитьчто-то публике, да и голоса их были никак не блестящие.

Балет, убогая выдумка, в целом был освистан (свободная манеразрителей выражать свои чувства частенько казалась Александре интереснее того,что происходило на сцене!), хотя нескольким отличным прыгунам и прыгуньямпорядком аплодировали – возможно, потому, что они считали своим долгомзнакомить зрителей с каждой красивой частью своего тела.

Впрочем, эта самая внутренняя сила в избытке появлялась вособенно напряженных, кульминационных сценах, исполнявшихся речитативом.Зрители воодушевлялись, и многие из них явно начинали воспринимать театральноепредставление как действительную жизнь. Когда один из тиранов-отцов протянулмеч сыну и потребовал, чтобы тот заколол им собственную жену, стоявшую рядом,публика принялась громко выражать свое неудовольствие. Еще немножко – испектакль был бы сорван: публика требовала, чтобы старик взял свой меч обратно,что, разумеется, провалило бы все действие.

Наконец злополучный сын решился на крайнюю меру: он вышел напросцениум и смиренно и велеречиво попросил сидящих в зале еще хоть на минуткунабраться терпения: дальше, мол, все пойдет, как им того хочется. Сами уговорыи словесные реверансы «почтеннейшей публике» заняли, однако, раз в пять большевремени, чем минутка, однако вышеназванная публика выслушала все на редкостьблагосклонно, к неудовольствию Александры, которой уже не терпелось узнать, чтобудет дальше со злодеем отцом, непокорным сыном и несчастною женою оного.

Сын вновь принял перед своим мучителем позу крайнегоотчаяния, и тут…

Тут вдруг дверь ложи распахнулась, послышался сдавленный, нопри том яростный женский крик:

– Larga! Rapitonatora! Bandita! [42] – и чьи-то руки с силойвцепились в плечи Александры, опрокинули ее вместе с креслом и вытащили вкоридор – опять же вместе с креслом, за которое Александра зацепилась бахромойплатья.

В первые мгновения она была так ошеломлена болью и грохотом,который они вдвоем с креслом учинили, что даже и не думала защищаться:влачилась себе по полу, подобно безвольной тряпичной кукле, вытаращеннымиглазами уставясь на Лоренцо, который казался олицетворением статуи Оторопелости,но вдруг Александра заметила, что изумление в его глазах сменилось откровеннымсмехом – и это привело ее в чувство.

Вцепившись в тащившие ее руки, она не стала размыкать цепкихпальцев, а сперва слегка наклонилась, потом же откинулась назад, так, что упалана свою «похитительницу», которая тоже не удержалась на ногах.

Но теперь освободиться было сущей мелочью, а потому,соскочив со слегка оглушенной дамы, Александра выпрямилась, заправляя вперекосившееся декольте вывалившийся из корсажа бюст и воинственно озираямногочисленных зрителей ее подвига: население по крайней мере пяти ближайшихлож высыпало в коридор поглядеть на свалку. Все хохотали, однако баутты глушилисмех, и до Александры долетали только какие-то жутковатые звуки, напоминающиеуханье сов. И эти неподвижные, белесые лица – совершенно одинаковые лица! Посчастью, во время боя маска слетела с лица нападавшей дамы, и когда та наконецочухалась и вскочила, Александра оказалась с противницей воистину лицом к лицу.

Она была некрасива и смугла, как негритянская королева вкакой-нибудь опере, но при этом исполнена столь неотразимой, яростнойчувственности, что до Александры, чудилось, долетел запах ее щедро оголенноготела: запах разъяренной самки. У нее были бронзово-рыжие волосы, совершеннонеестественные при смуглой коже и грубоватых чертах с чрезмерно полными губами,и Александра подумала, что сия скандалистка наверняка стала блондинкою спомощью именно того рецепта, о коем давеча говорил Лоренцо. Этой даме куда большепристали бы иссиня-черные кудри и не нежно-розовое, а кроваво-красное платье!Тем более что вела она себя отнюдь не нежно: уперев руки в бока, она злобносверкала черными глазами на Александру, понося ее самыми непристойнымиругательствами, венцом которых стало наконец-то прозвучавшее объяснение причинэтой необъявленной войны:

– Грязная шлюха, ты залезла под моего любовника!