никогда не получается окончательно отказаться. Наверное, потому-то символическое угощение играет такую роль в траурных ритуалах, подумал Кришан: потому-то и сыплют рис на губы усопшего, и ставят кушанья перед его фотографией — неудивительно, что в культуре, в которой еда и процесс ее поглощения столь важны, в культуре, в которой накормить человека значит проявить заботу и любовь, в которой спросить, поел ли человек, все равно что спросить, все ли у него благополучно, в которой правила, с кем можно садиться за стол, а с кем нет, укрепляют границы между кастами, — в такой культуре угощение и еда суть физические процессы, расстаться с которыми скорбящим всего труднее, так что даже если тело давным-давно перестало принимать и переваривать пищу, скорбящие продолжают находить утешение в кормлении усопших.

Наблюдая из сада за происходящим в доме, Кришан думал о кладбищах павших солдат «Тигров» по всему северо-востоку: эти кладбища, уже стертые с лица земли, напомнили Кришану ту пору — каких-то несколько лет назад, — когда северо-восток Шри-Ланки был совершенно другим. Хотя большинство «Тигров», как мужчин, так и женщин, втайне верили в индуистских богов, но своих мертвецов не сжигали, а хоронили в земле; Кришан откуда-то помнил, что так повелось, потому что на северо-востоке было много тамилов-христиан. Солдат, павших во время кампаний по завоеванию новых земель, погребали на новых кладбищах, устроенных на той земле, за которую они сражались, прочих же мертвецов хоронили — пусть даже символически, если тело не удалось отыскать, — на одном из обширных кладбищ, и прежде существовавших на севере и на востоке. Кришан ни разу там не был, но видел ролики и фотографии: бескрайние открытые пространства с бесконечными рядами крупных горизонтальных надгробных камней, различавшихся только надписями, сообщавшими, кто под ними лежит. Кладбища были открыты круглосуточно для всех, кто желает помянуть своих погибших, территорию каждый день подметали, по торжественным случаям высоко над могилами развешивали гирлянды красно-желтых флажков «Тигров», а в Мавирар Наал, ежегодный день памяти павших воинов, со всей территории, подконтрольной «Тиграм», на эти кладбища собирались толпы и толпы людей, слушали речи, оплакивали потерянных сыновей, дочерей, сестер и братьев, со скорбной гордостью своей жертвой слушали гремевшие из колонок песни «Тигров» о преданности и бесстрашии; Кришан ни разу не присутствовал лично при этих сценах, полных неизмеримой печали и боли, но они тем не менее навсегда отпечатались у него на сетчатке. После войны правительственные войска сровняли с землей все эти кладбища с сотнями и тысячами павших бойцов, бульдозеры, изготовленные в Китае, уничтожали все могилы без разбора, так что теперь на северо-востоке от них не осталось следа, как не осталось следа от солдат, и женщин, и мужчин, безвестно павших за будущее, которое так и не наступило, и даже останки старшего сына Рани — а его, скорее всего, похоронили на одном из этих кладбищ (Кришан только сейчас это сообразил) — наверняка уничтожили, убрали из места упокоения.

Разумеется, ликвидировали не только кладбища, но и все бывшие штабы, базы, оружейные склады «Тигров», все их указатели, плакаты и памятники, после чего военные приступили к расчистке завалов в местах бомбежек, разминировали территории по всему северо-востоку, восстановили дороги в рытвинах от снарядов и железнодорожные пути. Вскоре о том, что некогда в этих краях действовали сепаратисты и шла война, напоминали только палатки, где по-прежнему жили люди, да шрамы на их телах и безволосая кожа на культях ампутированных рук и ног. Власти ровняли северо-восток с землей и восстанавливали из руин, разумеется, для того, чтобы стереть малейшие воспоминания, которые могли бы побудить тамильское население вновь развязать войну, и более-менее преуспели в этом: сейчас на северо-востоке о «Тиграх» нет разговора, разве что кто-нибудь вспомнит о них ненароком. Это хотя и странно, учитывая, что здешняя жизнь десятки лет вращалась вокруг «Тигров», но в общем понятно, ибо памяти нужны подсказки от обихода, она работает лишь посредством ассоциаций между тем, что было, и тем, что есть, а следовательно, если методично изничтожать подсказки, составляющие обиход, то и вспоминать будет гораздо труднее. В отсутствие материальных предметов, помогающих памяти функционировать самостоятельно, ее приходится поддерживать целенаправленно и осознанно, а как прикажете обычному обитателю северо-востока деятельно культивировать в себе воспоминания об исчезнувшей жизни, когда у него есть масса куда более насущных задач — свести концы с концами, выстроить заново дом, дать детям образование — и эти задачи занимают все его мысли? Правда в том, что большинство людей рано или поздно все равно позабыли бы прошлое, даже если бы власти не уничтожили следы деятельности «Тигров»; правда в том, что все памятники со временем лишаются важности и значения, подобно памятникам и мемориалам в Коломбо, посвященным так называемой борьбе за независимость от британцев, — теряются в незамеченном и неосмысленном бескрайнем пейзаже обыденной жизни. Сознательно или нет, но о прошлом всегда забывают, в любых странах мира, среди любых народов, и явление это связано не столько с теми силами, которые стремятся стереть или переписать историю, сколько с природой времени, с тем, что настоящее всегда важнее прошлого, причем важно не столько время — над ним мы как раз не властны, — сколько обстоятельства жизни: они неизменно требуют нашего внимания, неизменно столь решительны, ярки и всеохватны, что, едва какая-то их часть исчезает, мы тут же о ней забываем. Стоит нам выбросить рубашку, которую мы несколько лет подряд носили каждую неделю, и через неделю мы забываем о ней навсегда; стол, за которым мы ежедневно на протяжении десяти лет дважды в день принимали пищу, можно заменить — и за месяц привыкнуть к новому; даже когда исчезает нечто особенно важное, нечто, долгие годы составлявшее средоточие нашей жизни, даже тогда мы очень быстро смиряемся с произошедшим, очень быстро приспосабливаемся к новым обстоятельствам, так что через считаные месяцы или годы нам кажется, будто это новое было всегда.

Разумеется, порой мы сами предпочитаем забыть — например, по завершении мучительных отношений мы удаляем все их следы из памяти телефона, дабы вычеркнуть их из жизни, — и в этом смысле забвение не так уж и отличается от памяти, это важная и необходимая часть нашей жизни, в равной степени нужная для того, чтобы определить, кто мы такие и к чему стремимся. При этом сознательное забвение, необходимое для того, чтобы примирить наше прошлое с настоящим, коренным образом отличается — Кришан это знал — от забвения, навязанного нам против воли: оно зачастую лишь способ вынудить нас