что он вообще не из их округи. Дом походил на те дома, что побольше, попадавшиеся Кришану на глаза во время его недолгого пути по деревне: бетонные белые стены, шиферная, не черепичная, крыша, ровные красные бетонные полы; Кришан поднялся на две ступеньки крыльца и очутился на веранде — здесь люди стояли теснее, на него никто не смотрел, он снял сандалии, оставил их у двери рядом с обувью прочих собравшихся и переступил порог комнаты.

В центре комнаты на чем-то вроде кровати или низкого столика стоял открытый деревянный гроб, снаружи отделанный пластиком, его окружали скорбящие, главным образом женщины: одни смотрели в гроб, стонали или плакали, другие негромко читали гимны в брошюрках — скорее всего, «Шивапуранам». Чуть поодаль на полу у стены восседал священнослужитель, перед ним на банановых листьях лежали фрукты, кокосы, стояли масляные плошки и прочее, напротив него, скрестив ноги, сидел мускулистый широкоплечий мужчина лет тридцати, в белом саронге, голую грудь его наискость пересекал белый шнур. Он был главным на похоронах, следовательно, догадался Кришан, это зять Рани, муж ее дочери, поскольку, если у усопшей нет сыновей, главную роль, как правило, отводят зятю. Кришан поискал глазами дочь Рани и вскоре заметил женщину лет двадцати пяти — тридцати, на которую были устремлены взгляды еще нескольких человек, она стояла в изголовье гроба, ее поддерживали под руки две старухи, точно боялись, что она лишится чувств. Женщина была смуглая, как Рани, но на первый взгляд не очень на нее похожа: не такая дородная, лицо круглее, черты мягче. Она не плакала, скорее тяжко вздыхала, взгляд ее блуждал, словно ей было плохо видно, за юбку ее цеплялись с потерянным видом две девочки, единственные дети в комнате, внучки Рани, догадался Кришан, а женщина, значит, точно ее дочь. Кришан не знал, как к ней подойти, медлил у порога, гадая, что ей сказать, и смотрел на дочь Рани, пока одна из старух не заметила его и не поманила к себе. Он подошел, представился и перевел взгляд со старухи на дочь Рани, стараясь казаться ниже ростом и силясь придать лицу скорбное выражение. Этого мгновения он опасался больше всего, с тех самых пор, как позавчера узнал о смерти Рани — мгновения, когда придется встретиться лицом к лицу с родственниками Рани, увидеть их осуждающие взгляды, — но дочь Рани, услышав, кто он, лишь улыбнулась печально и поздоровалась с ним, голос у нее был жалобный, тихий, совсем не такой, как по телефону. Значит, вам все-таки это удалось, сказала она, глядя ему в глаза, вам удалось найти наш дом. Я рада, что вы смогли приехать. И, повернувшись к старухам, объяснила, кто он такой, сказала, что это у него в доме ее мать жила в Коломбо, это за его бабушкой она ухаживала. Кришан с неуверенной улыбкой смотрел на женщин, ища в их взглядах тень возмущения или признак того, что если не дочь Рани, так они винят его в случившемся, но женщины смотрели на него с пониманием и теплом, словно он никакой не злодей, а просто один из скорбящих.

Старуха сделала Кришану знак подойти к гробу, на который он до этой минуты старался не смотреть; Кришан приблизился и не без робости взглянул на Рани: первым делом он заметил два пышных цветочных венка у нее на груди и ее белое сари, неотличимое по цвету от белого атласа, которым гроб был обит изнутри. Бледные, почти белые ее руки покоились на животе, бледные голые ступни соприкасались: большие пальцы ног были связаны нитью. Отметив эти детали, Кришан позволил себе подойти ближе и наконец устремил взгляд в изголовье гроба, на лицо Рани, аккуратно уложенные волосы, закрытые глаза, чуть поджатые губы; лицо, как руки и ступни, тоже было непривычно бледным — Кришан разглядел, что оно густо напудрено тальком. На лице Рани застыло безучастное выражение — точнее, оно было непроницаемо, в противоположность скорбным минам собравшихся; Кришан навытяжку стоял у гроба и не знал, что делать и ощущать. Он растрогался, но ему не было грустно, слезы не подступали к глазам, он чувствовал лишь отчужденность, пусть мягче и тише, чем позавчера, когда услышал о смерти Рани. Теперь-то он помнил, кто такая Рани, какою она была, теперь он помнил ее привычки, ее хриплый ласковый голос, помнил печаль и тоску — ее неизменных спутниц, — но ему никак не удавалось совместить тот образ Рани, который остался у него в памяти, с телом, лежащим в гробу: казалось, все это принадлежит кому-то другому, незнакомому — и призрачно-бледные руки, ноги и лицо, и непривычное белое сари, и неловкая строгая поза. Позади него заплакала женщина, Кришан обернулся и увидел, что в комнату вошла пожилая пара. Женщина взяла дочь Рани за руки, потом отстранилась и принялась бить себя по щекам, я не верю, что ее больше нет, восклицала женщина, сперва сыновья, потом муж, теперь вот и Рани. Женщина твердила эти слова ритмично, без перерыва, отошла от дочери Рани, приблизилась к гробу и запричитала громче, так что одна из женщин, тоже стоявших у гроба, разрыдалась в голос.

Кришан наблюдал за происходящим, дивясь силе чувств этой женщины, особенно по сравнению со сдержанностью дочери Рани, и наконец рассудил, что это, должно быть, близкая родственница или задушевная подруга усопшей. Он обернулся к дочери Рани, заметил, что никто на нее не смотрит и, улучив мгновение, достал из кармана рубашки конверт, который вручила ему бабка, подошел, наклонился и едва ли не шепотом произнес: аппамма просила передать, чтобы помочь с оплатой похорон. Дочь Рани, казалось, удивилась, хотя накануне мать Кришана говорила ей о деньгах, но потом взяла конверт, кивком поблагодарила, отвернулась на миг, потом снова посмотрела на Кришана и, помявшись, проговорила: «Моя мать очень сблизилась с вашей бабушкой. Ей нравилось в Коломбо, и когда она приезжала нас навестить, всегда много рассказывала о вас. Я понятия не имею, почему она решила уехать, я ей твердила, что нужно вернуться, да и врач говорил, так будет лучше, но она упрямо решила остаться с нами. Не хотела ехать в Коломбо и снова ложиться в больницу тоже не пожелала. Она говорила, что хочет лишь одного: остаться дома с внучками, чтобы видеть, как они растут. Мама очень любила моих дочерей, даже больше, чем своего младшего сына, и я рада, что ей удалось хоть немного с ними побыть, прежде