— Кажется беременна… — Татьяна Викторовна приподнимает брови, но не выглядит удивленной, а скорее задумчивой.

Ох, черт.

Быстро ныряю в сумочку и вываливаю на стол все свои тесты, чтобы она заранее не решила, что я поехала крышей, потому что как — то в прошлом я пару раз сбрасывала ей в личку фото тестов, где мне казалось, что я видела две полоски. Да, вот так неприлично меня штормило в то время.

Сейчас — то я понимаю, как это неадекватно выглядело со стороны, но сегодня-то я ничего не придумываю!

Пусть сама посмотрит!

— Вот!

Смотрю на Татьяну Викторовну, которая недоверчиво, но разглядывает разложенные перед ней улики.

— Хорошо, — кивает женщина, но по её выражению лица не поймешь, действительно ли это хорошо, или «хорошо» в качестве седативного средства, потому что на самом деле плохо. — Давай-ка, дорогая, мы с тобой сделаем для начала узи, а потом я тебя посмотрю.

Я киваю болванчиком, согласная на всё, и прохожу в смежный кабинет ультразвукового исследования.

Здесь темно и прохладно, а я так нервничаю, что тело моментально реагирует и покрывается мурашками.

Расстилаю поверх казенной медицинской пеленки свою — хлопковую, выстиранную, с советских времен, доставшуюся мне от бабушки. Она белая, в мелкую цветную крошку и шершавая как наждачная бумага.

Но она счастливая.

Я всегда ее ношу с собой на все обследования, и я ей доверяю. А больничным не доверяю.

Татьяна Викторовна становится рядом с узи-специалистом, и они вместе вглядываются в темный экран с точками и палочками.

Даже лежа, я чувствую, как становятся ватными мои ноги. Ступни леденеют, а живот начинает тянуть.

Я очень нервничаю.

Я всегда нервничала во время обследования, но сейчас по-другому: сейчас у меня две полоски.

Чувствую, как частит мой мотор, пробивая мои ребра. За эти недели я стала неприлично худой, и датчик аппарата мне делает больно, но я смиренно терплю.

— Вижу плодное яйцо…

А дальше какие-то цифры, слова, показатели и нормы, но я не различаю…

Потому что они видят плодное яйцо!

Они его ВИДЯТ!

Он существует… он живой, и он… во мне…

— Агата, ну-ка девочка, расслабься, — трогает за плечо Татьяна Викторовна, — тонус повышается.

Выныриваю из распирающих меня эмоций, но тут же ныряю снова, потому что это было сказано таким тоном, что мне становится страшно.

Мечусь глазами от Татьяны Викторовны к узисту, пытаясь понять, что такое, черт возьми, этот тонус?!

Мне страшно!

СТРАШНО!

Чувствую, как сжимается низ живота, и мне это совершенно не нравится.

— Ну чего ты? Всё хорошо! Успокаивайся! — ободряет Татьяна Викторовна, и я хочу ей верить. — Одевайся и проходи в мой кабинет.

Я за ширмой одна и пытаюсь найти свои трусы, но не нахожу.

Потому что они на мне.

Я ничего не соображаю, мои руки меня не слушаются, зато я отчетливо слышу «Все хорошо».

Все хорошо.

Я словно не могу выйти из наркоза: ты вроде бы в сознании, но ничего не соображаешь: как я оделась, как вышла, как возвращалась за оставленной «счастливой пеленкой».

Возвращалась.

Это плохая примета?

Господи, о чем я?

Все хорошо.

Все… хорошо…

— Ну что, Агата, поздравляю! — Татьяна Викторовна снимает перчатки и бросает их в урну.

Она улыбается, и эта улыбка похожа на искреннюю.

Я верю, что она действительно за меня рада.

А я? Я рада?

— Спасибо, — вымученно выдавливаю из себя.

Я не знаю. Пока не знаю.

— Я тебе сейчас направления на анализы выпишу и назначения с учетом твоего жуткого токсикоза, — Татьяна Викторовна роется в кипе сваленных на столе бумаг и хитро поглядывает на меня. — Так, вот нашла. Держи памятку. Здесь разные способы, как справляться с утренней тошнотой.

— У меня не только утренняя, — на автомате проговариваю я и заглядываю в перечень анализов, которые нужно сдать.

Меня что, на орбиту вынашивать ребенка отправляют?

— Я поняла, все равно почитай.

Безусловно я нажаловалась Татьяне Викторовне на свое паршивое состояние. Хоть теперь я и понимаю причину творившегося со мной безобразия, но лишний раз услышать, что это в пределах нормы и «все хорошо», я посчитала резонным.

Татьяна Викторовна что-то долго пишет, вбивает в свой компьютер какие-то данные, а я разглядываю информационные стенды и картинки на стенах.

Ничего не поменялось.

Они висят уже давно, и я их всех знаю, но сейчас я смотрю на них по-другому. На женщину в боковом разрезе с огромным животом, в котором вниз головой пристроился ребенок. Я раньше не замечала, а сейчас задумываюсь, почему у него такие длинные темные волосы и так аккуратно уложены в стрижке. Разглядываю саму девушку, которая мило улыбается и выглядит потрясающе и счастливо.

А я так не выгляжу.

Я выгляжу как пациент хосписа.

Но у нее большой живот, а у меня его нет, и, возможно, на таком сроке я тоже буду выглядеть потрясающе, а вот на счет «счастливо» — не уверена…

Это отстой…

То, о чем я думаю — полный отстой…

— Я слышала, вы развелись с Леоном, — прерывает мой бред Татьяна Викторовна.

Перевожу взгляд на женщину, которая, не переставая что-то строчить в компьютере, ошарашивает меня подобной информацией.

Она-то откуда знает?

— Нуу… да, — неуверенно отвечаю и смотрю на врача, все также не обращающей своего внимания на меня.

— Во-от! А я тебе говорила, что нужно всего лишь поменять партнера. Видишь, и все у нас получилось! — довольно улыбается Татьяна Викторовна.

А я…

А я не верю своим ушам!

Это что?

Это она решила, что я беременна от кого-то другого?

Открываю и закрываю рот.

Чувствую, как снова начинает тянуть низ живота.

Я