всем этим делать. Да я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что я беременна.

Как я ему скажу?

«Милый, мы, конечно, уже друг другу никто, но я от тебя беременна! Сюрприз!»

Или…

«Слушай, а что ж мы с тобой раньше-то не развелись, давно бы уже родила!»

Или так…

«Леон, ты сейчас не переживай, но у нас будет ребенок! Я тебе перезвоню, пока!»

Я не готова…

И я боюсь… Боюсь увидеть его реакцию: радость ли это будет, а быть может огорчение…

— Ты не должна проходить через это всё одна. Я знаю, каково это. Первые недели самые опасные, ты нуждаешься в заботе, поддержке и внимании. Это ведь совершенно новые эмоции, новые ощущения и другой мир. С тобой должен быть тот, кто поддержит, успокоит и предаст уверенности в том, что всё правильно. У меня другая была ситуация, меня просто бросили. А Леон никогда так не сделает. Вы же се… — Саша замолкает на полуслове, — расскажи ему. Он должен знать.

Я знаю, что не сделает.

Леон — самый порядочный и ответственный человек, кого я знаю. Но дело в том, что я не хочу, чтобы меня принимали как обузу, от которой некуда деваться, из жалости и чувства ответственности.

Так я не хочу.

— У меня есть ты, — я снова плачу.

Никогда столько не плакала, а сейчас от слова «молокоотсос» готова разреветься!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— И я тебя очень люблю, — соглашается моя Рыжуля. — Но сказать ты обязана, и как можно раньше.

Киваю.

Мне так хочется забраться к ней на ручки вместо заснувшей Юленьки, чтобы меня так же покачали, убаюкали и пожалели.

Вытягиваю вдоль стола руку и раскрываю ладонь. Сашка понимающе вкладывает свою маленькую теплую ладошку, и мы крепко сцепляем наши пальцы. Я готова выцарапать глаза любому, кто говорит, что женской дружбы не бывает.

— Я так рада за тебя, подруга, — шепчет Сашуля, — а ты не верила в чудо.

Чудо…

36. Агата

— Почему Вы не пришли раньше? Зачем столько терпели? — Татьяна Александровна, мой новый гинеколог, неодобряюще смотрит на меня, — ну или бы позвонили в конце концов. У вас же есть мои контакты.

Есть.

Но я не из тех, кто жалуется.

Если быть честной, то я еле дожила до этого приема. Две недели я просто умирала. Мало того, что меня тошнит после каждого приема пищи, так у меня появились ночные боли в области желудка.

Пару ночей я не спала вообще, катаясь по дивану от невыносимых болевых спазмов. Я закидывалась Но-шпой, потому что прочитала в интернете, что ее беременным вроде как можно. Но она ни черта не помогала.

Наверное, мой желудок страдает, потому что я практически ничего не ем. Все равно не усваивается.

Я терпела.

Потому что, если такова плата за ребенка, то я буду терпеть что угодно и сколько угодно.

Три дня назад я позвонила Леону.

Я хотела, чтобы он приехал, хотела рассказать, но он не взял трубку.

Но я все-таки узнала.

Узнала, что Игнатов сейчас в Петербурге и он ооочень занят!

Мне сказала об этом… Алина.

АЛИНА!!!

Она мне ответила с личного телефона Леона!

Клянусь, в тот момент я даже забыла о тошноте, потому что мой мозг начал активно фонтанировать идеями, подыскивая правильное объяснение факту того, почему телефон моего мужа оказался в руках его помощницы.

И ни один из предложенных вариантов меня не устраивал.

«Я передам Леону… кхм… Борисовичу, что вы звонили», — пропела нахалка и положила трубку.

Мне хотелось разбить телефон о стену. А лучше о голову бывшего. А еще лучше — о голову Алины и бывшего мужа!

Сидя в обнимку с унитазом, я глотала соленые слезы и ненавидела весь мир, когда поздно вечером Леон привычно прислал сообщение, спрашивая о моем чертовом самочувствии.

Он не перезвонил!

Так и не перезвонил!

Мне хотелось проорать ему, как я его ненавижу вместе с его наглыми головастиками, посмевшими без разрешения вторгнуться в мое тело. Хотелось показать, как я мучаюсь и, как мне плохо, но вместо этого я написала, что у меня всё прекрасно.

Катись ты к черту, Игнатов! Вместе со своей вешалкой!

* * *

У меня было две недели, чтобы свыкнуться с мыслью, что я беременна. Я планировала посвятить это время себе, принять себя новую, полазить на мамских форумах и беременяшек, распланировать походы по врачам.

Ничего из этого я не выполнила, кроме анализов, которые я сдавала перебежками, как партизан, между приступами тошноты и бессилия.

Я практически забила на работу, оставаясь помирать дома. И только пару раз накрасила невест, о чем неимоверно жалею.

Думаю, после этого я растеряю добрую половину клиентов, потому что первая уходила от меня с таким лицом, будто побывала не в руках визажиста, а на бальзамировании у танатокосметолога, а вторую и вовсе пришлось долго уверять, что я — та самая Игнатова Агата, а не наркоманка со стажем. А всё потому, что в это утро я сдавала кровь из вены, в которую мне не могли попасть несколько раз, мучая мои еле заметные вены и оставляя синяки и проколы. Прибавьте сюда бессонную ночь, мое бледное худое лицо и синюшные разводы под глазами, — и вы получите портрет героинщика.

— Я не хотела Вас беспокоить. Думала, что это нормально, — понимаю, что звучу глупо и по-детски наивно, поэтому опускаю глаза в пол.

— Вот так, как у вас, Агата, не нормально, — отчитывает меня Татьяна Александровна, как несносного ребенка, — вы ставите под угрозу свою жизнь и жизнь ребенка. Вы знаете, чем опасны обезвоживание и интоксикация?

Ее тон ровный и сдержанный, она не кричит на меня, не ругает. Но меня настолько пугают ее слова, что моё тело моментально холодеет, и вся я превращаюсь в