Мое сердце выполняет двойное сальто, заставляя задержать дыхание. Я чувствую себя счастливым. Она всего лишь захотела остаться со мной, со своим отцом, хотя даже не догадывается, кто я ей.

Сэми непреклонна. Наклонившись, девушка забирает ребенка из моих объятий, берет ее на руки, но прежде чем уйти, она говорит дочери:

– Пингвиненок, называй моего друга «дядя Джереми», хорошо?

Я встреваю, не успев подумать.

– Можешь называть меня… – я не произнес то, что собирался. Останавливаю себя, потому что в моей голове зарождается план, и потому, что я не могу сейчас просить ее называть меня отцом. Это было лишь минутной слабостью. – … Просто Джереми.

Мне точно не показалось – Сэми вздохнула с облегчением. Я вижу, как она закрыла глаза, руками обвив тело нашей дочери. Сэм беспокоится, что я все узнаю. Она понятия не имеет, что Даниэль уже рассказала, сама того не осознавая, то, что скрывала ее мать. Но я не собираюсь затевать скандал, хотя я безумно этого хочу. В этой квартире проживают двое. Моя любимая женщина, скрывающая от меня ребенка. И этот ребенок не заслужил видеть слез, слышать крики, бой посуды и мебели. Это было моим детством, но не будет детством моего малыша. Мне нужно выпустить пар: подраться, выпить, снова подраться.

Поднявшись, я улыбаюсь Дани, щелкаю ее по носу, а потом тянусь за своей рубашкой. Надев ее, я прохожу в гостиную, застегивая пуговицу за пуговицей. Удаляющиеся шаги Сэм ведут ее в комнату ребенка. Пока она укладывает Дани спать, я думаю по-быстрому уйти, оставив эту женщину наедине со своими мыслями. Пусть думает, о чем хочет. Пусть боится, чего хочет сама. Я ее всю жизнь любил. Я ради нее был готов умереть, сердце из груди вырвать, а она мне даже в этом солгала. В самом святом. Набрасываю сверху пиджак, во внутренний карман которого прячу свой мобильный, и, подойдя к двери, берусь за ручку, но ее голос меня останавливает. Я ненавижу то, что ее голос такой сладкий и горький для меня. Люблю и ненавижу.

– Уже уходишь?

Когда я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на нее, то вижу, что она уже успела переодеться – теперь на Сэм серые джинсы и простая черная футболка с изображением группы Asking Alexandria. Она засунула ладони в передние карманы и выпрямила локти, тем самым приподняв плечи. Кажется, девушка смущена и слегка растеряна. Может, ей хочется, чтобы я уверил ее в предстоящем разговоре, что все хорошо. Хочет спать беззаботно?

Повернувшись обратно, я бросаю ей:

– Да.

Но выйти за дверь мне не удается. Я вздыхаю устало, потому что Сэми, быстро подбежав ко мне, кладет свою руку поверх моей.

– Что? – говорю ей в напускном безразличии, хотя внутри у меня бушует самый настоящий огонь.

– Что с тобой, Джер? Все нормально?

Я, сощурившись, концентрирую внимание на ее лице. Выражение такое тревожное и вовсе небезмятежное. Она переживает, волнуется. Сомнений не остается.

– А почему ты спрашиваешь? – говорю ей, ухмыльнувшись. – Хочешь что-то рассказать?

Ее каре-медовые глаза широко распахиваются. Она глядит на меня оробело и пугливо больше минуты, после же – прячет под ресницами свой нерешительный взгляд. Качает отрицательно головой.

– Нет.

Я усмехаюсь шире.

– Ну, и отлично, – комментирую я, все еще смотря лишь на нее, – нам обоим нечего друг другу сказать. Зачем же мне оставаться?

Медленно Сэми опускает свою ладонь с моей. Палец спадает за пальцем, ее дыхание становится совсем безропотным, когда она отходит чуть назад, а я выхожу за дверь. Словно ошпаренный нажимаю на кнопку лифта, но он долго не приезжает, поэтому я сбегаю по лестнице, все еще полностью не осмыслив реальность. Мне нужно подумать. И подраться.

***

Рон опускает полы джемпера вниз, когда выходит на улицу, где стою я, облокотившись о капот своей машины. Видимо, он стал надевать на себя одежду, на ходу, спускаясь вниз. Галлахер, сощурившись, подходит ближе. Сон еще сидит в нем, но я могу это исправить.

– Зачем ты прислал мне это? – он достает свой телефон и поворачивает экраном ко мне, показывая сообщение, присланное мною полчаса назад. – В два часа ночи.

Я еще трезв, адреналин во мне бурлит. Он захватил мое сердце и мой разум, я даже не намерен отступать. Замахнувшись, я сильно бью лучшего друга (зачеркнуть), предателя в челюсть. Он буквально отлетает назад и его мобильный, который он выпускает из рук, падает на асфальт, покатившись под мою машину. Аарон, схватившись за свое лицо, вскидывает на меня взгляд, полный удивления и гнева.

– Совсем с ума сошел?

В моих глазах тоже полно жестокости, которую я хочу применить к нему. Наставив на него палец, я выдавливаю:

– Я тебе доверял. Какой же ты друг?

Он все так же стремительно дышит, но вскоре его лицо проясняется. Краснота проходит, он вздыхает, уперев руки в бедра. Смотрит в ночное звездное небо, переведя позже взгляд на меня. Но снова вздыхает, качнув головой. Я могу наблюдать, как слезы льются по его щекам, но сам свои сдерживаю. Не знаю, почему, ведь сейчас мне так хочется зареветь, завыть, подобно волку.

– Ты все знаешь, – произносит негромко Аарон.

Вместо ответа я опускаю с силой ладони на капот своей тачки. Как же я ненавижу все это! Всю эту ложь. Смерть Майкла. Любовь, которую мне никогда не давала Саманта. Ненавижу эту часть своей жизни, где мне приходилось быть не в главной роли. Я устал играть какого-то неудачника. Она же меня таким считает, не правда ли? А она ведь является центром моего существования. Я люблю ее слишком сильно. И ненавижу. Ненавижу…

– Джереми…

Я выбрасываю руку, другая, припечатанная к капоту, держит меня сгорбившимся. Заставлю Галлахера замолчать.

– Все, что бы ты мне ни сказал в эту минуту – все бесполезно, Рон, – беспомощно хриплю я.

Потом в голову приходит вопрос, который беспокоит меня уже несколько часов, что я прокатался бесцельно по Палм-Бей.

– Давно тебе известно про Даниэль?

Рон долго не отвечает, я поднимаю на него голову и вижу, как он сложил руки на груди. Прячет глаза от меня. Тогда я выпрямляюсь, подхожу к нему вплотную, готовый снова ударить его.

– Как долго? – шиплю я.

Сглотнув, Аарон облизывает губы. Он оставляет рот открытым. Слезы, падающие на его губы, заливаются внутрь. Галлахер снова сглатывает.

– Два с лишним года.

Я отшатываюсь, словно от нехилой пощечины. Клянусь, здесь не хватает какого-нибудь очень грустного саундтрека, чтобы всем, твою мать, стало понятно, насколько же мне больно. Насколько изнутри я сгорел. Сердце превратилось в пепел, душа разлетелась на куски.

Я качаю головой, не веруя. Не могу представить, что столько времени Аарон молчал. Я просто не могу в это поверить!

– Почему? – задаю я вопрос. – Но почему?