в богослужебную практику нового молитвенника. Но взамен требовалось полностью отвергнуть Ковенант и немедленно сдать все его копии. Гамильтон получил право смещать всех нелояльных членов Совета, арестовывать любого из королевских подданных, кто попытается организовать публичный протест, подкупать, если возникнет такая необходимость, ковенантеров, сея раздор в их рядах, и разгонять толпу силой. В крайнем случае он мог обвинить мятежных лордов в предательстве. В инструкциях Карла содержалось также следующее предостережение: «Если не найдется достаточной силы в королевстве, чтобы принудить особенно упорных противников к повиновению, необходимые силы придут из Англии, и я прибуду лично с ними, и даже готов подвергнуть риску свою жизнь, нежели позволить с презрением отнестись к королевской власти».

Вряд ли потребуется прибегать к угрозам и применять силу, судя по тому, как шли дела, подумал Гамильтон. Но по мере того как продолжалось его путешествие на север под ударами штормовых ветров, принесших дожди и пришедших на смену теплой ранней весне, он все же решил призвать к себе шерифов английских графств и приказал им проводить военные учения с отрядами ополчения по крайней мере дважды в неделю. Это было впервые, когда решили поддержать королевскую власть с помощью вооруженной силы.

В Лондоне тем временем судебный процесс близился к завершению. Неуместное рвение сторонников короля так же беспокоило его, как и наглое поведение его оппонентов. Клирик Томас Харрисон явился в Суд по гражданским делам, когда там председательствовал Хаттон, и «внезапно резко и решительно произнес фальцетом: „Я обвиняю господина судью Хаттона в государственной измене“». Инцидент заставил о себе говорить, но главное было в том, что он привлек внимание к официальному заявлению Хаттона, что он выступает против уплаты «корабельных денег». Об этом деле король уже стал забывать. Несчастный мистер Харрисон провел праздник Пятидесятницы в тюрьме Флит по обвинению в неучтивом высказывании в отношении судьи.

Правонарушение Харрисона, заключавшееся в обвинении им одного из судей, было в действительности оскорблением его величества короля. И что бы Карл ни думал о взглядах Хаттона на «корабельные деньги», было необходимо возбудить судебное дело против Харрисона. Оно попало в Звездную палату в одно время вместе с делом баронета сэра Ричарда Уайзмена, который обвинил лорда-хранителя Большой печати во взяточничестве. Звездная палата постановила наложить на Харрисона штраф в 5 тысяч фунтов и заставить его принести публичное извинение. Уайзмен, против которого было выдвинуто гораздо более серьезное обвинение, выслушал и более суровый приговор: его лишили титула баронета, приговорили к позорному столбу и к выплате штрафа в 10 тысяч фунтов.

Оба приговора, но особенно Уайзмена, имели цель подтвердить репутацию королевского правосудия, но ни один из них не вызвал интереса ни у жителей Лондона, ни у адвокатского сообщества Иннс-Корт. Харрисон не пользовался популярностью, а Уайзмен уже давно раздражал суды своими пустыми претензиями. Лорд-хранитель был человеком почтенным, преклонного возраста, начавшим служить еще при короле Иакове, получившим свою должность в начале правления Карла и не оказывавшим особое влияние на королевскую политику.

Еще один важный приговор Звездной палаты завершил очередную сессию суда. Некто Кристофер Пикеринг, католик, во всеуслышание заявил, что король – тайный новообращенный католик. Он позволял себе высказывать и другие голословные обвинения, о которых его недобрые соседи донесли властям. Его неуместные заявления прозвучали в нужный момент. Они предоставили Суду Звездной палаты возможность продемонстрировать, что не только пуритане были единственным объектом их внимания. Несчастный Пикеринг перенес все те страдания, которые по отдельности выпали на долю Принна и Лилберна. На этом примере лондонцам должны были наглядно показать, что к подданным католикам, которые клевещут на короля, не будет снисхождения, наряду со всеми остальными. Но это намерение не осуществилось. Лондонцы не обратили внимания на дело Пикеринга и на то, что выпало на его долю, в то время как судьба Принна и его соратников отпечаталась в их памяти.

А вот что касалось дела Хэмпдена о «корабельных деньгах», то король выиграл процесс: голоса распределились как семь к пяти. Окончательное решение, озвученное Давенпортом и Брэмстоном, показало, что большинство, независимо от дела Хэмпдена, высказалось за законность взимания «корабельных денег», соотношение голосов было девять к трем. Суд мог бы вполне считать это своей победой, но судьи были не настолько слепы. Аргументы Оливера Сент-Джона в защиту своего клиента и взвешенные эмоциональные заявления двух высокоуважаемых судей значительно перевешивали простое арифметическое большинство короля. В июне генеральный прокурор Бэнкс оповестил об официальном результате процесса «Король против Хэмпдена». Король выиграл дело, законность налога «корабельные деньги» была подтверждена. Бэнкс прекрасно осознавал, как и любой думающий юрист королевской партии, что заявленная победа была, по сути, катастрофическим поражением.

Насколько сам король сознавал в действительности, что произошло, остается сомнительным, но его обычное спокойствие было нарушено. Он выглядел взволнованным и обеспокоенным, выезжал на охоту реже, чем обычно, и почти полностью забросил свои летние развлечения и теннис. Но отказался от любой политики примирения и не принимал пессимистических настроений своих советников. Его естественным желанием было более энергично защищать свою власть, отвечать на вызов вызовом и добиваться своего. Карл уже принял решение поступать так в Шотландии. 11 июня, два дня спустя после вынесения окончательного вердикта судьей Финчем о «корабельных деньгах», Карл писал Гамильтону в Шотландию: «Я полагаю, ничто не сможет заставить этот народ повиноваться, этого можно добиться только силой… Я разрешаю вам тешить их надеждами, какими только пожелаете, до тех пор, пока я не буду готов расправиться с ними. Я скорее умру, чем уступлю их наглым и проклятым требованиям». Десять дней спустя он сообщил Гамильтону о сорока готовых к бою орудиях, о заказе, который он разместил в Голландии на поставку 2 тысяч лошадей, и о предоставлении Англии 14 тысяч пехотинцев, чтобы покончить с «предателями ковенантерами».

Он еще официально не сообщил Английскому совету об этих своих решительных намерениях, но попросил Коттингтона и Джаксона доложить ему о состоянии государственной казны и казначейства и узнал, что в его распоряжении имеется по крайней мере 200 тысяч фунтов. Письмо от лорда-наместника Вентворта от того же месяца, в котором сообщалось об увеличении доходов Ирландии, вполне могло укрепить его в мнении, что у него есть средства заставить шотландцев подчиниться при помощи оружия.

В последний день июня король направил официальное послание лордам-лейтенантам шести северных графств, предписывающее провести мобилизацию отрядов ополчения. В воскресенье 1 июля во время заседания своего Английского совета он впервые официально сообщил его участникам, что в Шотландии началось восстание, которое, в случае дальнейшего сопротивления шотландцев, он намерен подавить силой.

Среди его советников только