Как выразился один из умеренных священников, люди «были одержимы проклятым дьяволом». Один англиканский клирик, путешествовавший по Гэллоуэю, едва спасся бегством, одежда на нем была «разорвана в клочья», не уцелел и его багаж. Большинство епископов покинули страну; Томаса Сидсерфа, одного из наиболее ненавидимых клириков, который, как говорили, носил распятие на шее, разгневанная толпа три раза забрасывала камнями. Сочувствовавших епископам преследовали на улицах Эдинбурга, гневно поносили их, едва сдерживаясь, наполовину обнажив меч. Ковенантеры наиболее крайних воззрений уже призывали выгнать из страны всех, кто отказался подписать манифест.

Возмущенный роялист, который наблюдал за толпами людей, подписывавших Ковенант, сообщил, что среди них можно было видеть десятилетних детей и даже бродяг. Несомненно, многие поставили свою подпись более из страха, чем по убеждению. Многие скрывали свое чувство несогласия глубоко в душе, но волна религиозного фанатизма сметала все на своем пути.

Король вызвал Траквера, Роксборо и Лорна в Англию, чтобы те доложили ему о положении в Шотландии, но в любом случае он доверял только архиепископу, и его беседа с этими шотландскими советниками была простой формальностью. Король был явно недоволен Лорном. Но его друзья, родственники и члены его клана, полагаясь на его влияние и ум, наивно верили, что он сможет объяснить королю, что шотландцы не примут новый молитвенник и ему удастся уговорить Карла изменить свою политику. В действительности все произошло наоборот. Король уже подумывал, не арестовать ли ему Лорна.

Лорну и его коллегам-советникам все же было разрешено вернуться домой. В Англии у Карла появились другие проблемы. Вследствие его попытки продать Ньюкаслу монополию на перевозку угля, чему воспротивились лондонские судовладельцы, людям в Южной Шотландии пришлось пережить холодную зиму из-за дефицита топлива; отмена монополии теплой весной не успокоила население.

В апреле в Новую Англию должны были отправиться восемь судов с эмигрантами, однако разрешения на это они не получили. После недели проволочек и обсуждений король отменил свой запрет, но вскоре был издан указ, что в дальнейшем все отплывающие суда будут обязаны получать специальную лицензию. Сэр Фердинандо Горджес, служивший еще королеве Елизавете, президент «Нью ингленд компани», выступил с решительным протестом. Он задал королю вопрос: «Разве древние римляне, испанцы и голландцы не стали великими благодаря своим колониям и не следует ли Англии поступить так же?» Лорд Коттингтон, канцлер казначейства, не принял его петицию, позволив себе презрительно заметить: «Древние римляне, испанцы и голландцы были и продолжают быть завоевателями, а не сажают табак и взращивают пуританство подобно дуракам». Этими словами он кратко выразил мнение короля, который вскоре после этого сделал замечание лорду Дорсету, так как пошли слухи, что в финансируемых им поселениях на Бермудах практикуют пуританство.

Англичане в заморских владениях и иностранцы в стране являлись источником проблем; и Валлонская конгрегация в Норвиче снова оказалась весной в центре внимания. Епископ Рен, следуя распоряжениям Лода по искоренению подобных общин, выгнал ее из епископальной часовни, которую они использовали много лет. Неравнодушные люди Норвича пришли на помощь бездомной конгрегации, позволив им использовать для богослужений небольшую городскую церковь. Тогда епископ представил им счет, якобы за нанесенный часовне во время пользования ею ущерб, который община была не в состоянии оплатить. Постоянное мелкое преследование продолжилось.

Самое серьезное событие весной для короля было продолжение дела Хэмпдена. В отношении него в апреле высказали свое суждение двое судей, и оба выступили против короля. Это не было неожиданным поворотом в деле, так как эти двое, сэр Джордж Кроук и сэр Ричард Хаттон, всегда сомневались в законности налога «корабельные деньги». Но король и суд не ожидали столь решительных заявлений. Почтенный Кроук особенно остановился на аргументах Оливера Сент-Джона. «Король должен применять свою власть, – сказал он, – только в случаях особой необходимости и непосредственной опасности, когда обычные меры не помогают… но в мирные времена и в отсутствие крайней необходимости нужно обращаться к законным методам, а не прибегать к помощи королевской власти». Хаттон, приведя те же самые аргументы двумя неделями позже, заявил, что за исключением военного времени подданных не должны заставлять при помощи закона поступаться частью своей собственности просто потому, что так потребовал король. Поэтому можно сказать, что, по мнению Кроука и Хаттона, в данном случае Rex (король) не представлял собой lex (закон), как бы сэр Роберт Беркли ни утверждал обратное.

В середине апреля, еще до официального заявления Хаттона, молодой Джон Лилберн подвергся наказанию за распространение запрещенной религиозной литературы, что привело к новым народным демонстрациям. Он был значительно моложе Принна, Бертона и Баствика, происходил из уважаемой семьи йоменов Севера и не имел образования. У него были мелкие невыразительные черты лица и красивые глаза, он был небольшого роста, хрупкого телосложения, скорее разговорчивым, чем красноречивым. Пуританство Лилберна не было окрашено в мрачные тона, его манеры были живыми, а одежда (насколько позволял скудный кошелек) – опрятной и элегантной.

Звездная палата приговорила его к суровому наказанию, и 18 апреля 1638 г. его доставили из тюрьмы Флит в Вестминстер, где он подвергся бичеванию, а затем его повели к позорному столбу. Вокруг собралась сочувствовавшая ему толпа, некоторые обращались к нему с просьбой, чтобы он произнес проповедь. Он шел спотыкаясь, ему трудно было говорить, но он обещал обратиться к народу, когда его поставят у столба. Слух об этом достиг Вестминстера, где заседал Суд Звездной палаты. Судя по размерам толпы, могла состояться столь же внушительная демонстрация, что и при казни Принна, Бертона и Баствика, и советники палаты предприняли необычный шаг. Они отправили посланца переговорить с Лилберном. Ему милостиво позволили отдохнуть пару минут, прежде чем встать у столба. Во время этого краткого перерыва, пока он сидел, весь в пыли и крови, стараясь отдышаться, джентльмен из палаты приблизился к нему и сказал, что он избежит позорного столба, если принесет искреннее покаяние в своей вине. Лилберн, к тому времени немного пришедший в себя, отказался это сделать.

Королевские советники, глядя из окна палаты на площадь, увидели с возмущением, что Лилберн не только обратился к толпе, но и с акробатической ловкостью раздал три копии своей возмутительной книги, которые спрятал под одеждой. Они послали человека, чтобы заставить его замолчать, но дело уже было сделано.

Когда Лилберна привезли обратно в тюрьму, оказалось, что Совет распорядился, чтобы никто не имел к нему доступа. У него не было денег, без помощи друзей он не мог вызвать врача и принужден был питаться тем, что приносил ему тюремщик. За постель и свежую воду надо было, конечно, платить, и все это было не для