— О, конечно жалко, и это совсем другое дело; но во всякомслучае сам Крафт изобразил смерть свою в виде логического вывода. Оказывается,что все, что говорили вчера у Дергачева о нем, справедливо: после него осталасьвот этакая тетрадь ученых выводов о том, что русские — порода людейвторостепенная, на основании френологии, краниологии и даже математики, и что,стало быть, в качестве русского совсем не стоит жить. Если хотите, тутхарактернее всего то, что можно сделать логический вывод какой угодно, но взятьи застрелиться вследствие вывода — это, конечно, не всегда бывает.

— По крайней мере надобно отдать честь характеру.

— Может быть, и не одному этому, — уклончиво заметил Васин,но ясно, что он подразумевал глупость или слабость рассудка. Меня все этораздражало.

— Вы сами говорили вчера про чувства, Васин.

— Не отрицаю и теперь; но ввиду совершившегося факта что-тодо того представляется в нем грубо ошибочным, что суровый взгляд на делопоневоле как-то вытесняет даже и самую жалость.

— Знаете что, я по вашим глазам еще давеча догадался, что выбудете хулить Крафта, и, чтобы не слышать хулы, положил не добиваться вашегомнения; но вы его сами высказали, и я поневоле принужден согласиться с вами; амежду тем я недоволен вами! Мне жаль Крафта.

— Знаете, мы далеко зашли…

— Да, да, — перебил я, — но утешительно по крайней мере то,что всегда, в таких случаях, оставшиеся в живых, судьи покойного, могут сказатьпро себя: «хоть и застрелился человек, достойный всякого сожаления иснисхождения, но все же остались мы, а стало быть, тужить много нечего».

— Да, разумеется, если с такой точки… Ах, да вы, кажется,пошутили! И преумно. Я в это время пью чай и сейчас прикажу, вы, вероятно,сделаете компанию.

И он вышел, обмерив глазами мой чемодан и узел.

Мне действительно захотелось было сказать что-нибудь позлее,в отместку за Крафта; я и сказал как удалось; но любопытно, что он принял былосначала мою мысль о том, что «остались такие, как мы», за серьезную. Но так илинет, а все-таки он во всем был правее меня, даже в чувствах. Сознался я в этомбез всякого неудовольствия, но решительно почувствовал, что не люблю его.

Когда внесли чай, я объяснил ему, что попрошу егогостеприимства всего только на одну ночь и что если нельзя, то пусть скажет, ия перееду на постоялый двор. Затем вкратце изложил мои причины, выставив прямои просто, что поссорился с Версиловым окончательно, не вдаваясь при этом вподробности. Васин выслушал внимательно, но без всякого волнения. Вообще, онотвечал только на вопросы, хотя отвечал радушно и в достаточной полноте. Прописьмо же, с которым я приходил к нему давеча просить совета, я совсем умолчал;а давешнее посещение мое объяснил как простой визит. Дав слово Версилову, чтописьмо это, кроме меня, никому не будет известно, я почел уже себя не вправеобъявлять о нем кому бы то ни было. Мне особенно почему-то противно сталосообщать о иных делах Васину. О иных, но не о других; мне все-таки удалосьзаинтересовать его рассказами о давешних сценах в коридоре и у соседок,кончившихся в квартире Версилова. Он выслушал чрезвычайно внимательно, особенноо Стебелькове. О том, как Стебельков расспрашивал про Дергачева, он заставилповторить два раза и даже задумался; впрочем, все-таки под конец усмехнулся.Мне вдруг в это мгновение показалось, что Васина ничто и никогда не можетпоставить в затруднение; впрочем, первая мысль об этом, я помню, представиласьмне в весьма лестной для него форме.

— Вообще, я не мог многого извлечь из того, что говорилгосподин Стебельков, — заключил я о Стебелькове, — он как-то сбивчиво говорит…и как будто в нем что-то такое легкомысленное…

Васин тотчас же сделал серьезный вид.

— Он действительно даром слова не владеет, но только спервого взгляда; ему удавалось делать чрезвычайно меткие замечания; и вообще —это более люди дела, аферы, чем обобщающей мысли; их надо с этой точки судить…Точь-в-точь как я угадал давеча.

— Однако ж он ужасно набунтовал у ваших соседок, и бог знаетчем бы могло кончиться.

О соседках Васин сообщил, что живут они здесь недели с три иоткуда-то приехали из провинции; что комнатка у них чрезвычайно маленькая, и повсему видно, что они очень бедны; что они сидят и чего-то ждут. Он не знал, чтомолодая публиковалась в газетах как учительница, но слышал, что к ним приходилВерсилов; это было в его отсутствие, а ему передала хозяйка. Соседки, напротив,всех чуждаются, и даже самой хозяйки. В последние самые дни и он стал замечать,что у них действительно что-то неладно, но таких сцен, как сегодня, не было.Все эти наши толки о соседках я припоминаю ввиду последствий; у самих жесоседок за дверью в это время царствовала мертвая тишина. С особенным интересомвыслушал Васин, что Стебельков предполагал необходимым поговорить насчетсоседок с хозяйкой и что повторил два раза: «Вот увидите, вот увидите!»

— И увидите, — прибавил Васин, — что ему пришло это в головунедаром; у него на этот счет презоркий взгляд.

— Что ж, по-вашему, посоветовать хозяйке их выгнать?

— Нет, я не про то, чтоб выгнать, а чтобы не вышло какойистории… Впрочем, все этакие истории, так или этак, но кончаются… Оставим это.

Насчет же посещения соседок Версиловым он решительноотказался дать заключение.

— Все может быть; человек почувствовал в кармане у себяденьги… Впрочем, вероятно и то, что он просто подал милостыню; это — в егопреданиях, а может быть, и в наклонностях.

Я рассказал, что Стебельков болтал давеча про «грудногоребенка».

— Стебельков, в этом случае совершенно ошибается, — сособенною серьезностью и с особенным ударением произнес Васин (и это я слишкомзапомнил).

— Стебельков, — продолжал он, — слишком вверяется иногдасвоему практическому здравомыслию, а потому и спешит сделать вывод сообразно ссвоей логикой, нередко весьма проницательной; между тем происшествие можетиметь на деле гораздо более фантастический и неожиданный колорит, взяв вовнимание действующих лиц. Так случилось и тут: зная дело отчасти, он заключил,что ребенок принадлежит Версилову; и однако, ребенок не от Версилова.

Я пристал к нему, и вот что узнал, к большому моемуудивлению: ребенок был от князя Сергея Сокольского. Лидия Ахмакова, вследствиели болезни или просто по фантастичности характера, действовала иногда какпомешанная. Она увлеклась князем еще до Версилова, а князь «не затруднилсяпринять ее любовь», выразился Васин. Связь продолжалась мгновение: они, как ужеизвестно, поссорились, и Лидия прогнала от себя князя, «чему, кажется, тот былрад».

— Это была очень странная девушка, — прибавил Васин, — оченьдаже может быть, что она не всегда была в совершенном рассудке. Но, уезжая вПариж, князь совсем не знал, в каком положении оставил свою жертву, не знал досамого конца, до своего возвращения. Версилов, сделавшись другом молодой особы,предложил брак с собой именно ввиду обозначившегося обстоятельства (которого,кажется, и родители не подозревали почти до конца). Влюбленная девушка была ввосторге и в предложении Версилова «видела не одно только егосамопожертвование», которое тоже, впрочем, ценила. Впрочем, уж конечно, онсумел это сделать, — прибавил Васин. — Ребенок (девочка) родился за месяц илиза шесть недель раньше сроку, был помещен где-то в Германии же, но потомВерсиловым взят обратно и теперь где-то в России, может быть в Петербурге.