– Моя мачеха. Рох.

Ее лицо будто закрывается. Она вновь отворачивается от меня, мышцы вокруг ее глаз напрягаются.

– Я ничего не видела. Было слишком темно. Но резонанс кристаллов был так силен, я никогда такого прежде не испытывала. Это было похоже на зрение, только для него не нужны глаза. Твоя мачеха там была, – со значением добавляет она.

– И что именно она делала?

Медленно и нехотя, Фэрейн мне рассказывает. Ее слова тяжелы и тихи, пока она описывает церемонию, на которую наткнулась. Верующих, глубоко погрузившихся в камень. Нож в руках серокожего жреца. Пульсацию кристаллов. Кровь.

Когда она заканчивает свою повесть, то содрогается.

– Это была обычная церемония? Так ваш народ поклоняется своему богу?

Я качаю головой. Зубы громко скрипят.

– Не так. Кровопускание было давным-давно убрано из поклонения Морар тор Граканак. Это темная магия, запрещенная в Мифанаре.

Фэрейн обдумывает мои слова. Наконец она спрашивает:

– Что ты будешь делать?

А! В том-то и вопрос, верно? Я провожу рукой по волосам, убирая их со лба.

– Я мало что могу. Я не могу действовать на основании одного лишь предположения. Без свидетелей, что предстали бы перед моими министрами, мне нечего выдвинуть против моей мачехи или ее проклятого жреца, кроме пустых обвинений.

– Но в той часовне было так много народу. Конечно же, кто-то из них мог бы дать показания.

– И рисковать быть наказанным за сговор? Тебе едва ли удастся найти хотя бы одного добровольца.

Фэрейн серьезно кивает. Затем говорит:

– Я могла бы дать показания.

– Нет! – Это слово резко срывается с моих губ. Я поспешно смягчаю голос и продолжаю: – Ты человек. Гостья в Мифанаре. Твое слово не будет иметь никакого значения для совета. – Я наклоняюсь вперед, опускаю голову на ладони. Мои пальцы впиваются в кожу. – Боюсь, придется дожидаться свершения более тяжких грехов, прежде чем я смогу принять решительные меры.

Мысленным взором я вновь вижу ту бедную женщину. Убитую. Ее тело истерзано. Вся сцена стоит передо мной так ярко, так мерзко, так неправильно. Чувство неизбежности наполняет мой желудок бурлящей желчью. Я ничего не мог сделать, чтобы предотвратить ту смерть. А теперь, боюсь, нет способа предотвратить еще одну такую же. Или и того хуже.

– Что это было?

Я хмурюсь и приподнимаю голову так, чтобы бросить на Фэрейн вопросительный взгляд.

– Что было что?

– Та тьма. – Ее лицо бледнее, чем было мгновение назад. – Она просто вырвалась из тебя.

– Ты… это почувствовала?

– Было бы сложно такое не почувствовать.

Я сажусь прямо, отнимаю руки от лица.

– Этот твой дар – хитрый гутакуг, да?

Она наклоняет голову набок, ее губы растягиваются в новой медленной улыбке.

– У него есть и свои плюсы. – Ее лицо опять становится серьезным. – Расскажи мне.

Я хочу промолчать. У меня нет желания нагружать ее всем этим. Но она смотрит мне в глаза так пристально, так настойчиво. Вскоре я понимаю, что уже говорю. Слова просто выливаются, сперва тоненькой струйкой. Затем, когда отваливаются мешающие им камни, потоком посильнее. Прежде, чем я успеваю опомниться, плотину прорывает, и я рассказываю ей все. О мертвых телах в озере под Хокнатом. О храмовом зале. Напоенных кровью камнях. Жертве. Обо всем. Она слушает, наклоняясь ко мне. Время от времени я вижу, как она морщится, и думаю, не я ли делаю ей больно, не дар ли ее реагирует на всю мощь ужаса, пульсирующего в моей душе? Но каждый раз, как я умолкаю, она вновь наклоняется ближе и просит меня этим своим тихим голосом:

– Продолжай.

И я продолжаю. И даже говоря, я не могу не думать о том, как она сильна. Как решительна, как отважна. Принимать всю эту боль, словно серию ударов, и ни разу не отвернуться. Кровь медленно отливает от ее лица. Ее глаза темнеют, утопая в укрытых тенями глазницах. Но сумеречный кот, уютно устроившийся у нее на коленях, продолжает мурлыкать, и она нежно поглаживает его одной рукой. Вторая рука сжимает хрустальный кулон так крепко, что костяшки выпирают, точно клинки.

Наконец, ссутулив плечи, я наклоняюсь вперед и, упершись локтями в колени, смотрю в воду у себя под ногами. Повисло молчание, полное тех темных вещей, о которых я только что говорил.

– Я сделал тебе больно? – наконец спрашиваю я. – Я слишком много сказал?

– Нет, – просто отвечает она, пусть дыхание у нее и сперло. – Это терпимо. – Она вновь умолкает на какое-то время и наконец спрашивает: – А что именно представляет собой грак-ва?

– Это сложно объяснить кому-то, кто не является трольдом. – Я задумчиво жую губы. – Это священное состояние разума, в котором трольд позволяет жизненной силе своей души погрузиться в полную неподвижность. Там он может познать единство с Всетьмой и обрести покой.

Она кивает.

– А ва-джор? В чем разница?

– Согласно некоторым теологам, ва-джор – состояние более глубокое, чем грак-ва. Это состояние, в котором единение с камнем, как считается, становится полным: телом, разумом и душой.

– И темная магия, сотворенная в Хокнате, была попыткой распространить ва-джор на весь город. Спасти людей от яда.

Я киваю.

– Но она провалилась. Потому что жертва не была добровольной.

– Ты думаешь, Умог Тарг пытается подготовить твою мачеху к тому, чтобы стать добровольной жертвой для Мифанара? Чтобы он мог распространить этот ва-джор на твой народ?

На это я качаю головой.

– Не знаю. Принесенный в жертву в ва-джор не войдет. Он лишь умрет ужасной смертью. Но величайшая цель Рох – стать единой с камнем. Я и представить себе не могу, чтобы она по своей воле отказалась от шанса воплотить эту мечту.

– Но ты веришь, что она помогает Таргу готовиться к церемонии. Либо с добровольной жертвой, либо нет.

Я не отвечаю. Но это не важно, потому что у нее есть дар, и она с легкостью меня читает.

– Ты думаешь… – она медлит, прежде чем продолжить. – Ты думаешь, что они намерены использовать меня. Для этой жертвы.

От звука этих слов, произнесенных вслух, мое сердце пронзают ледяные кинжалы. Губы задираются в оскале.

– Это не важно! Как только прибудет послание от твоего отца, я отправлю тебя домой.

– Что?

Резкость этого слова, сорвавшегося с ее губ, меня пугает.

– Я не забыл своего обещания, – серьезно говорю я. – Я должен получить официальный ответ твоего отца, прежде чем объявлю, что союз разорван. А тогда мои министры уже не смогут возражать против моего решения вернуть тебя в твой мир. Что я и сделаю. Сразу же. – Не в силах выносить выражение ее лица, я отворачиваюсь, вновь уставившись