не совсем понял, о чем я.

– Ты сделал гораздо больше, чем я, – пояснила я.

Он явно удивился.

– Ты подарил малышке почти год жизни. А мы со своим восстанием – только несколько жутких дней.

То, что она жива, – чудо, и это чудо – дело его рук.

Вместо ответа Даниэль поцеловал меня в щеку.

Стушевавшись, я не знала, как себя повести.

А Даниэль сказал:

– Не слушай Ави. Амос вернется.

И вот тут-то я запечатлела на его щеке ответный поцелуй.

* * *

Мы стояли в снегу и смотрели сверху вниз на облака, плотным кольцом окружавшие гору. Метрах в пятидесяти над нами сияли отраженным солнечным светом зеркальные стены дворца.

Экипаж «Длинноухого» устал – не настолько, конечно, как повстанцы в бункере на Милой, 18, но тем не менее.

Капитан Морковка выругался:

– Проклятые горы! Теперь я понял, почему стал моряком!

– Ты стал моряком, – отозвался Оборотень, – потому что выиграл свою посудину в кости.

А Ханна ничего не сказала – просто улыбнулась Рыжику Бену. Настоящий Бен был мертв. Настоящая Ханна тоже. Но столько смертей было мне уже не по силам, да еще и Амос пропал – поэтому я окружала себя химерами, имевшими все меньше общего с реальными людьми, за которых они себя считали.

Мне не хотелось умирать в одиночку.

И снова я очутилась не на горе, а в бункере. Одна в своем углу в Освенциме. Поднявшись на ноги, я поковыляла к Даниэлю и Ревекке. Спросила у них:

– Можно с вами полежать?

Девчушка подкатила ко мне свой шарик. Я взяла его в руки – бережно, будто бесценное сокровище, каковым он, впрочем, и являлся. Шарик был совершенно гладкий. Удивительно, как он до сих пор уцелел. Он ласкал мою ладонь, и я внезапно почувствовала, что в этом мире существует что-то еще, кроме смерти.

Даниэль, кивнув на шарик, улыбнулся:

– Это приглашение.

Я отдала шарик девочке, улеглась рядом с ними и почувствовала себя хоть чуточку защищенной.

72

Утром долбежка возобновилась. Немцы все-таки нашли бункер. Как им это удалось? С помощью собак? Прослушивающих устройств? Да какая разница!

Повстанцы взялись за оружие. Гражданские стали плакать, некоторые – кричать от страха. Шмуль Ашер бегал по убежищу, призывая всех к тишине. Но Ицхак-куница босса не слушал:

– Они нас заберут, они нас всех заберут!

– А вдруг чудо! – ответил Ашер.

Немцы сделали из него не только гордого еврея – еще и человека, который уповает на чудеса.

Долбежка прекратилась.

Тишина.

Ожидание.

Страх.

– Я один из вас, – услышали мы голос еврея-коллаборациониста. Он стоял на груде развалин прямо над нашим убежищем. – Вы можете мне верить! Немцы пошлют вас на работы. А если не сдадитесь, всех перебьют!

Мордехай указал Поле, которая когда-то мечтала стать балериной, на один из выходов. Пола сразу смекнула, чего он от нее хочет. Поспешила к лазу, расчистила его от обломков и выстрелила.

Вот он, наш ответ.

Пола сразу бросилась прочь: было ясно, что последует дальше. И действительно, немцы швырнули в бункер гранату. Взрыв заставил всех содрогнуться, но задело только троих гражданских, да и то слегка.

Немцы снова принялись бурить обломки. И снова раздался голос предателя:

– Сдавайтесь! Сдавайтесь! Богом клянусь, вам ничего не грозит!

Но люди в бункере не верили ни единому его слову.

– Что это? – вдруг спросил Ицхак-куница.

Я сперва не поняла, о чем он.

– Что это? – повторил он, уже панически.

И тут я тоже учуяла.

Сначала запах был слабый.

Потом усилился.

И все всё поняли.

– Газ! – крикнул кто-то.

– Бегом наружу! Наружу бегом! – приказал Ашер своим людям.

– Я думал, вы останетесь до последнего, – бросил со своего одра Ави, которого по-прежнему лихорадило.

– Здесь мы погибнем, а снаружи есть хоть крохотный шанс на спасение! – ответил Ашер и полез из бункера, а за ним – человек сто гражданских, задыхающихся и кашляющих.

Немцы не открывали огня. Значит, этим людям предназначено умереть в газовой камере.

А для нас, повстанцев, она уже готова. Некоторые гражданские тоже остались с нами, в том числе Даниэль и маленькая Ревекка. Всего нас тоже было, наверное, человек сто.

– Что же делать? – воскликнула Пола.

– Застрелиться! – ответил Ави.

– Что? – Я не поверила своим ушам, и Пола тоже выпалила в ужасе:

– Ты с ума сошел?

– Поступим как защитники Масады. Живыми они нас не возьмут!

– Да, живыми они нас не возьмут, – отозвалась Пола, – но умереть мы должны в бою! Я предлагаю выйти и стрелять по немцам, пока они не перестреляют нас!

Ави сказал:

– Они перекрыли все выходы. Мы не сможем вылезти незаметно и внезапно их атаковать. Только по одному. У каждого выхода охрана. Выстрелишь максимум раз, и тебя тут же положат. Да у нас и патронов-то не осталось, куда нам драться! Только застрелиться и хватит.

– Но надо хотя бы попытаться! – возразила Пола.

Мне оба варианта были не по душе. Хотя я понимала, что это тот самый конец, к которому мы целый месяц готовились, мне не хотелось умирать. Ни в бою, ни от собственной руки, ни уж тем более от газа. Ведь со мной нет Амоса.

Мордехай тоже ни одного из спорщиков не поддержал:

– Мы не должны умирать добровольно, пока есть хоть какой-то шанс выжить…

– Один из миллиона! – возразил Ави. Насколько можно было судить по лицам, его план совершить самоубийство, как и предложение Полы умереть под пулями, нашли среди повстанцев примерно равное количество сторонников.

– Лучше, чем ничего! – решительно ответил Мордехай. – Пока остается возможность сражаться, на смерть мы не пойдем. Ни тем, ни другим способом.

– Но газ… – одновременно сказали Пола и Ави.

Его в убежище скапливалось все больше. Глаза начинали слезиться.

– Вода смягчит действие газа, – сказал Мордехай. – Намочим платки и замотаем ими рты.

Он сам подал пример, окунув платок в тухлую лужицу. Я сделала то же самое. Последовали его примеру и некоторые повстанцы, но немногие.

Замотав лицо платком, Мордехай отрядил несколько товарищей искать неохраняемый выход, хотя знал почти наверняка, что такого выхода не существует.

Ави тем временем поднялся и, приволакивая ногу, ушел в комнату под названием Маутхаузен. Оттуда грохнул выстрел.

Другие бойцы последовали его примеру.

Бледная, с благородной внешностью красавица Шарон тем временем стала раздавать немногочисленным детям цианистый калий. Один за другим они глотали смертоносные капсулы. По маленьким телам пробегал трепет, судорога, а потом жизнь покидала их. Конец куда менее мучительный, чем от газа.

Шарон направилась к Даниэлю и Ревекке.

Прекраснейший ангел смерти.

Даниэль помешкал, брать ли капсулу для своей подопечной, потом все-таки взял и уже протянул девочке яд …

– Нет! – крикнула я.

И он внял мне – вернул капсулу Шарон, а она передала ее матери с ребенком. Потом взяла пистолет и выстрелила в себя. Семь раз. Пока наконец не испустила дух.

Я бросилась к Даниэлю и сунула и ему, и Ревекке по мокрой тряпке. Мы крепко прижались друг к другу. Если мне не суждено погибнуть рядом с Амосом, то хотя бы рядом с ними.

Газу в бункере скапливалось все больше. Повстанцы один за другим сводили счеты с жизнью. Другие, по примеру Полы, вылезали из бункера, открывали пальбу и принимали смерть от немецких пуль. Вряд ли им удавалось прихватить с собой на тот свет хоть одного врага.

Даниэль сжал мою руку.

Я попыталась в последний раз наведаться на острова, но сосредоточиться не получалось. От газа я едва могла дышать, кашляла и никак не могла представить себе Ханну – как она с рюкзаком за плечами карабкается по каменистой тропке ко дворцу Зеркальщика.

Я видела только Ханну в луже крови.

И стискивала руку Даниэля.

Смерть соединит нас…

Как вдруг кто-то крикнул:

– Выход есть!

Я сначала не поняла.

– Выход есть!

Передо мной стоял худощавый паренек, на которого я никогда раньше не обращала внимания, даже имени его не знала. Один из тех, кого Мордехай послал на разведку. Силясь сделать вдох, я подумала сначала, что он сошел с ума. Никакого другого выхода нет и быть не может! Но все-таки выдернула свою руку из руки Даниэля, чье сознание уже померкло, и поднялась на ноги.

– Мы можем выбраться! Мы можем выбраться! – кричал парнишка.

Сошел он с ума или нет – мы ничего не потеряем, если последуем за ним. Я склонилась над Даниэлем и потрясла его.

Он не открывал глаз.

– Даниэль! – скорее прокашляла, чем прокричала я.

Он не приходил в себя.

Я огляделась в поисках худощавого паренька: нельзя было терять его из виду, ведь я не знаю, где спасительный выход, если он вообще существует и наш товарищ не рехнулся.

Парнишка тем временем пытался сообщить о своем открытии как можно большему количеству людей – увы, поздно. Слишком поздно. Почти все были мертвы. Либо покончили с собой, либо бросились под град немецких пуль, либо уже задохнулись. Лишь несколько человек, которые, как мы с Даниэлем и Ревеккой, замотали рты платками, еще дышали. Даниэль, впрочем, очень слабо.

– Очнись! – крикнула я опять и так закашлялась, что меня чуть не вырвало.

Никакой реакции.

Я ударила его. Раз. Второй.

Он наконец разлепил глаза. Я кое-как поставила его на ноги. И Ревекку тоже. И в панике огляделась в поисках парнишки. Тому удалось собрать еще несколько человек, и он повел нас в дальний угол бункера. Там оказалась лазейка, которую немцы не обнаружили. Мы разгребли обломки, выбрались наружу и зарылись в камни