Мягкое покачивание волн. Что означало, шторм закончился. Что означало, они выжили.

Распахнув глаза, она скривилась от боли в голове и огляделась по сторонам. Она находилась в помещении. Вот почему было так темно.

Свет проникал через стены из брусьев и камышовую крышу, значит, уже рассвело. Мысли приходили медленно, но Ксиала догадалась, что она находится в помещении, которое привыкла считать комнатой Серапио.

Серапио. Он был тут. Сидел так близко, что протяни она руку – и могла бы дотронуться до края его мантии. Юноша, склонив голову, прижался спиною к стене. Казалось, он спит, но в теле чувствовалось какое-то не подходящее для отдыха напряжение, руки были прижаты к бокам, а само тело, пока она смотрела, дергалось в мелких конвульсиях. Если бы ее спросили, она бы сказала, что Серапио снился кошмар.

На шее у него висел кожаный мешочек – за шнурок, стягивающий узкое отверстие, зацепились крошечные брызги светящегося порошка, больше похожего на разбитый вздребеги свет.

Лицо юноши было освещено косым лучом дневного света. Рот слегка приоткрыт, челюсть отвисла, а на глазах не было повязки. С того места, где расположилась Ксиала, казалось, что Серапио просто прикрыл глаза, чтобы поспать. Ресницы легли на высокие скулы, гладкая кожа, полные губы, мягкие локоны волос, спадающих на плечи.

Наверно, я все-таки влюбляюсь в хорошеньких, подумала она.

На миг она задумалась, не разбудить ли ей его. Все выглядело так, словно ему некомфортно, но она не знала, обрадуется ли он ее вмешательству. И вообще, почему она в его комнате?

Она попыталась вспомнить, что произошло во время шторма. Она вспомнила Луба и Бейта за бортом. И Луба мертвого, с посеревшим лицом, с глазами, уставившимися в никуда. И лицо Келло, с отвращением, явственно проглядывающим в изгибе губ, в прищуренных глазах. И запах страха. И… Рыбью чешую. Черную и переливчатую. Красивую. Но явно неподходящую.

Она покачала головой, пытаясь разобраться в мешанине воспоминаний, но у нее лишь сильнее заболела голова. Она провела рукой по затылку, уверенная, что обнаружит шишку под копной пропитанных солью волос.

Ксиала заставила себя подняться, ноги дрожали так, будто она плыла весь день и забыла, как ходить. Комната была мала – она даже не представляла насколько.

Она подошла к двери, стараясь не разбудить Серапио, и потянула за веревку. Та не сдвинулась с места. Она дернула еще раз, сильнее. Ничего. И на нее вновь нахлынуло воспоминание о тюремной камере в Кухаране и о полдюжине других тюремных камер до этого.

«Я заключенная, – внезапно подумала она. – Они заперли меня здесь».

Она не знала, что именно произошло на палубе во время бури, что заставило команду запереть ее, но в душе у нее возникло то же чувство, что и когда она проснулалсь после пьяной ночной отключки.

«Я трезва! – захотелось крикнуть ей. – И что бы ни случилось, все уже закончилось. Выпустите меня!»

– Выпустите меня! – громко закричала она, стуча кулаком по двери. В голове вспыхнули новые воспоминания. Другая тюрьма, на ее родном острове – мать плачет снаружи, тетя проклинает ее имя. В груди поднялась паника, и Ксиала хватала ртом воздух, пытаясь отдышаться, борясь со слезами.

Снаружи раздался голос кого-то из членов экипажа, и она снова закричала, но заговоривший удалился прочь, а не приблизился.

– Я ваш долбаный капитан! – выкрикнула она.

– Им это известно.

Она обернулась, чтобы увидеть, что Серапио с настороженным выражением лица повернулся к ней.

– Что?

– Я сказал…

– Я знаю, что ты сказал. Я имела в виду почему? Почему я здесь?

Она подавила тревогу, грозящую захлестнуть ее с головой, и повернулась, чтобы вновь постучать в дверь, и на этот раз вглядываясь в щели между тонкими деревянными планками. Желудок сжался.

– Почему там ящики, блокирующие дверь?

– Чтобы удержать тебя внутри.

– Но почему? Почему им понадобилось блокировать дверь? Я же не… – Головная боль снова усилилась, и Ксиала попыталсь стряхнуть ее, вытащить воспоминания, которые по-прежнему проносились в голове какими-то вспышками. Ей захотелось закричать: Я же не убила никого! Но, по правде говоря, она не была в этом уверена.

– Луб не выжил, – сказал Серапио.

Она сглотнула, какая-то часть ее гнева и замешательства сменилась печалью.

– Я знаю, я… Я пыталась.

– Бейт обвиняет тебя. Говорит, ты перерезала веревку, что связывала их, и, если бы ты этого не сделала, они бы оба выбрались на поверхность.

Нотки печали сменились недоверием.

– Луб тащил его вниз, размахивая руками в гребаной панике. Если бы я не перерезала веревку, Бейт тоже бы умер.

Серапио мгновение помолчал, прежде чем ответить:

– В этом есть смысл, но Бейт думает иначе. Другие тоже.

– Другие? Откуда они знают? Откуда ты это знаешь?

– Я слышу их.

Это заставило ее замолчать, даже как-то успокоило, и она прижалась ухом к стене, чтобы понять, может ли сама услышать что-то. Голоса перекликались между собой. Нет, спорили, но она не могла разобрать ни слова.

– Мой слух лучше, чем у тебя, – сказал он.

– Из-за магии?

– Нет, из-за необходимости. Я лучше натренирован. – Он прикоснулся пальцем к веку, напоминая о своей слепоте.

Она отвернулась от двери.

Серапио успокоил ее, позволил ей остаться в настоящем и не затеряться в плохих воспоминаниях. Она выберется, это всего лишь вопрос времени. И раз уж он здесь, ожидание будет не столь ужасным.

Она оглянулась по сторонам. В этой проклятой крошечной комнате было негде сесть, кроме как рядом с Серапио.

– Не против, если я сяду?

Он выпрямился, пряча мешочек на шее под мантию, и провел рукою по волосам, отбрасывая их назад.

– Милости прошу.

Она усмехнулась – маленькая вспышка радости. Она была уверена, что это попытка ухаживать за ней, и ей это нравилось.

Она, поджав под себя ноги, опустилась на скамью рядом с ним. Откинула голову назад, прикоснувшись к деревянным перекладинам, и тихо выругалась. Что произошло? Что она натворила? По телу прокатилась волна знакомого стыда. Обычно это чувство проявлялось после ночи пьянства, но она не выпила ни капли, тогда почему от воспоминаний остались лишь осколки, почему она чувствует, что разрушила что-то драгоценное?

– Тебя беспокоит отсутствие повязки на моих глазах? – спросил Серапио. Его голос был тихим, почти нерешительным – впервые с той ночи на рифе.

– Совсем нет, – ответила она и не соврала. Ксиала находилась так близко, что могла видеть зазубренный, приподнятый край плоти, келоидный шов на линии ресниц. Что бы ни случилось с его глазами, оно было давно залечено, и сейчас смотреть на это было совсем не страшно. Не настолько страшно, чтобы скрывать глаза под повязкой. Если, конечно, его самого не смущало это.