Теперь мы поженимся и будем жить в нашем доме. Мы получиливсе, за что боролись! Мы победили… Теперь можно отпустить поводья!

Дверь была не заперта. Я вошел, нарочно громко топая ногами,и прошел прямо в библиотеку. Грета стояла возле окна, поджидая меня. Она былаизумительна. Такой изумительной, такой красивой женщины я в своей жизни невидел. Она была Брунгильдой[38], главной из валькирий, с отливающими золотомволосами. Меня буквально одурманил ее аромат, вкус ее кожи… Мы так долго былилишены близости, если не считать коротких встреч в «Капризе».

Я, моряк, возвратившийся с морей домой, в объятья своейединственной. Да, это была одна из самых упоительных минут в моей жизни.

А потом мы вернулись на грешную землю. Я сел, и онапротянула мне небольшую пачку писем. Я машинально выбрал из них конверт самериканской маркой. Это было письмо от Липпинкота. «Интересно, что в нем, —подумал я, — почему ему захотелось написать мне письмо?»

— Итак, — удовлетворенно и глубоко вздохнула Грета, — намвсе-таки удалось.

— День победы настал, — отозвался я.

И мы расхохотались, мы хохотали как безумные. На столестояло шампанское. Я откупорил его, и мы выпили друг за друга.

— Чудесный у нас дом, — заметил я, оглядевшись. — Он кажетсямне сейчас еще красивее, чем раньше. Сэнтоникс… Я ведь не сказал тебе. Сэнтониксумер.

— О Господи, — вздохнула Грета, — какая жалость! Значит, они вправду был болен?

— Конечно, болен. Просто мне не хотелось думать об этомвсерьез. Я навестил его перед смертью. Грета вздрогнула.

— Я бы не стала этого делать. Он тебе что-нибудь сказал?

— В общем ничего. Сказал только, что я глупец и что мне надобыло выбрать другой путь.

— Что это значит — «другой путь»?

— Не знаю, что он имел в виду, — ответил я. — Он, наверное,бредил. Понятия не имею, о чем он говорил.

— Этот дом — превосходный ему памятник, — заметила Грета. —Я думаю, продавать его мы не будем, правда? Я недоумевающе на нее уставился.

— Разумеется. Ты что, думаешь, я захочу жить где-нибудь вдругом месте?

— Но не станем же мы жить здесь постоянно, — заупрямиласьГрета. — Круглый год. Похоронить себя в такой дыре?

— Но я хочу жить именно здесь. Всегда об этом мечтал.

— Да, конечно. Но, Майк, у нас ведь куча денег. Мы можемпоехать куда глаза глядят. Можем объехать хоть всю Европу или отправиться насафари в Африку. Нас ждут приключения. Мы будем ездить и собирать красивыевещи, картины, например. Можно поехать в Азию. Ты ведь хотел жить полнойжизнью?

— Да, конечно… Но мы всякий раз будем возвращаться сюда,ладно?

Меня охватило странное ощущение — странное ощущение, чточто-то не так. Я ведь все время только и мечтал о доме и о Грете. Больше мненичего не было нужно. А ей хотелось кое-чего еще. Я это видел. Она еще тольковходила во вкус. Начинала хотеть. Начинала понимать, что может иметь то, чтохочет. Мною вдруг овладело до того дурное предчувствие, что меня бросило вдрожь.

— Что с тобой, Майк? Ты весь дрожишь. Не простудился ли?

— Дело не в этом, — сказал я.

— Что случилось, Майк?

— Я видел Элли, — ответил я.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Когда я шел по дороге и вышел из-за поворота, то увидел,что она стоит под деревом и смотрит на… Смотрит в мою сторону.

Глаза Греты чуть округлились.

— Не говори глупостей. Тебе показалось.

— Возможно, и показалось. Это ведь Цыганское подворье, тутвсе что угодно может примерещиться. Элли стояла там, и вид у нее был..,радостный. Как обычно, словно она.., никуда оттуда не уходила и не уйдет.

— Майк! — схватила меня за плечо Грета. — Перестань, Майк.Может, ты выпил лишнего, пока добирался сюда?

— Нет, ну что ты! Я знал, что ты приготовишь для насшампанское.

— Ладно, забудем Элли и выпьем за нас.

— Это была Элли, — упорствовал я.

— Откуда ей там быть? Может, просто игра света?

— Это была Элли. Она стояла там. Она ждала меня и смотрелана меня. Но не видела. Грета, она меня не видела! — воскликнул я. — И я знаю —почему. Я знаю, почему она меня не видела.

— О чем ты говоришь?

И тогда я впервые произнес это, тихим-тихим шепотом:

— Потому, что это был не я. Меня там не было. Там не былоничего, кроме ночной тьмы. — И со страхом в голосе я выкрикнул:

— «Люди явятся на свет, и одних ждет Счастья свет, а других— Несчастья тьма». Меня, Грета, меня! Ты помнишь, Грета, — продолжал я, — какона сидела вот здесь на диване и тихо напевала эту песню, подыгрывая на гитаре?Помнишь? Ты должна помнить. Темной ночью и чуть свет, — еле слышно запел я, —Люди явятся на свет, а вокруг — ночная тьма. И одних ждет Счастья свет… КакЭлли, например. Ее ждал Счастья свет, Грета. А других Несчастья тьма. Вот чтовсегда знала про меня мать. Она знала, что я рожден для ночной тьмы, для тьмынесчастья. И Сэнтоникс знал… Он знал, что я иду навстречу горькой судьбе. Номогло быть иначе. Одну минуту, всего одну минуту, пока Элли пела эту песню, ямог переломить судьбу и быть счастлив с Элли. И мог бы долго-долго жить с Элли.

— Прекрати выдумывать, — перебила меня Грета. — Вот ужникогда не ожидала, что ты такой трус, Майк. — И она опять затрясла меня заплечо. — Опомнись.

Я смотрел на нее во все глаза.

— Извини, Грета. Что я тут наговорил?

— Тебя, видать, порядком измочалили там, в Штатах. Но тыведь сделал все как надо, да? Я спрашиваю про финансовые дела.

— Все в порядке, — ответил я. — Наше будущее обеспечено.Наше чудное, восхитительное будущее.

— Странно ты как-то разговариваешь. Интересно, что написалтебе Липпинкот?

Я взял письмо и разорвал конверт. Внутри был только снимок,вырезанный из газеты, причем довольно помятый. Явно побывавший не в однихруках. Я принялся его разглядывать. На снимке была улица. Я сразу узнал этуулицу с величественным зданием на заднем плане. Это была улица в Гамбурге.Навстречу фотографу шли люди, и впереди — парочка. Мы с Гретой. Значит,Липпинкот все знал… Он с самого начала знал, ч??о мы с Гретой знакомы. Кто-топрислал ему вырезку, может, даже без каких-либо подлых намерений. Просто решил,что это довольно забавно: фото мисс Греты Андерсен, прогуливающейся по Гамбургу,в какой-то газете. Липпинкот знал, что я знаком с Гретой. И тут я вспомнил, какон настойчиво расспрашивал меня, знаю ли я или не знаю Грету Андерсен. Я,конечно, сказал, что нет, не знаю, и он понял, что я лгу. Вот с тех пор он истал относиться ко мне с подозрением.