русских княжеств против Золотой Орды, возможного союзника турок-османов, теснивших Византию со всех сторон.

Между тем в конце лета – осенью 1374 г. митрополиту Алексею исполнялось, по нашим подсчетам, 69 лет – возраст, по меркам Средневековья, чрезвычайно солидный. Следовало уже думать о его преемнике. И хотя, как показали дальнейшие события, от желающих занять митрополичью кафедру не было отбоя, поиски преемника митрополиту Алексею превратились для Константинопольского патриархата в чрезвычайно сложную, деликатную и ответственную задачу: с одной стороны, нужно было сохранить Литву в лоне православия, удовлетворив ее желание видеть в Киеве митрополита, с другой – сберечь единство Русской церкви, которое немыслимо было без единого управления. Напомним, что изданная в начале второго патриаршества Филофея его «сигиллиодная грамота» предусматривала «на все последующие времена… чтобы Литовская земля ни под каким видом не отлагалась и не отделялась от власти и духовного управления митрополита киевского»,[523] и в то же время определение патриаршего собора 1354 г. закрепляло перенос кафедры Русской митрополии из Киева во Владимир.[524]

В этих условиях необходимо было искать человека, искушенного в монашеской жизни, имевшего политический опыт и в то же время равноудаленного от враждебных политических лагерей, с кандидатурой которого могли бы согласиться и Москва и Литва. Наиболее приемлемой фигурой в этом отношении оказался Сергий Радонежский. С одной стороны, за его плечами уже имелся опыт политических поездок в Ростов и Нижний Новгород, где он достаточно успешно проводил промосковскую политику, с другой – Троицкий монастырь находился в уделе князя Владимира Андреевича Серпуховского, двоюродного брата московского великого князя Дмитрия и одновременно зятя Ольгерда. Именно этим обстоятельством и объясняется тот факт, что личностью троицкого игумена в 1374 г. так дружно заинтересовались константинопольский патриарх, серпуховской князь Владимир, великий князь Дмитрий и остальные русские князья.

Первоначальный выбор в пользу Сергия как возможного преемника митрополита Алексея, по всей видимости, сделал Киприан, познакомившийся с троицким игуменом именно в 1374 г. Однако в компетенцию патриаршего посла не входило право выбора преемника главы Русской митрополии, и Киприан должен был согласовать свои планы с патриархом Филофеем.

Для этого Киприану следовало возвратиться в Константинополь, но в памяти еще был свеж неудачный опыт предыдущего посольства Иоанна Докиана на Русь, когда после отъезда патриаршего посла заключенный с таким трудом осенью 1371 г. московско-литовский договор едва не превратился в никому не нужную бумажку. Поэтому Киприан предпочел пока не возвращаться, чтобы не терять контроля за происходившими на Руси событиями. Разумеется, оставаясь в пределах Русской митрополии, можно было бы сноситься с патриархом с помощью гонцов. Но это потребовало бы массу времени, да и не все свои мысли можно было доверить бумаге. Выход был один – послать в Константинополь доверенного человека, хорошо разбирающегося в делах Русской митрополии и при этом имеющего влияние на патриарха, чтобы объяснить ему необходимость пересмотра его позиции в столь щекотливом вопросе.

О дальнейшем мы узнаём из упомянутых соборных определений. Первое из них, написанное в 1380 г., сообщает, что Киприан, «забыв наказ пославшего (то есть патриарха. – Авт.)… прежде всего удалил от себя посланного с ним отсюда (то есть из Константинополя. – Авт.) сотрудника, или, пожалуй, наблюдателя, опасаясь, чтобы сей последний не узнал о его происках».[525] Если отбросить из этой цитаты всю антикиприановскую словесную шелуху, становится понятно, что для уточнения своей позиции послал в Константинополь приданного ему для помощи Георгия Пер-дику (в источнике по имени он не назван). Из аналогичного документа 1389 г. выясняется, что предпринял патриарх после возвращения Георгия Пердики. Патриарх «не нашел возможным принять просьбу» литовских князей о постав-лении им особого архиерея и написал «митрополиту еще раз… посоветовав ему исполнить свой долг, то есть примириться с князьями, отправиться к ним и духовно призреть своих чад».[526]

А спустя некоторое время посланцы патриарха Филофея прибыли к Сергию Радонежскому. Сведения об этом сохранились в «Житии» преподобного, написанном Пахомием Логофетом. Появление патриарших послов в небольшом Троицком монастыре являлось делом совершенно необычным, и агиограф донес до нас изумление многих современников уже самим этим фактом: «Нецыи же дивишяся Радонежу, како абие славенъ бысть въ Цариграде, еже сам патриархъ пишет послание Сергиу, живущему в Радонеже».[527]

Посланцы константинопольского патриарха передали Сергию патриаршую грамоту на его имя и одновременно вручили троицкому настоятелю дары (по выражению «Жития», поминки): крест, параманд – небольшой четырехугольный платок с изображением страстей Христовых – и схиму – монашеское одеяние.[528]

Получив патриаршую грамоту, Сергий вместе с ней и поминками отправился пешком в Москву к митрополиту Алексею, который мог бы подать необходимый совет. Содержание послания изложено Пахомием в немногих словах. После приветствия и похвалы в адрес Сергия Филофей высказывал пожелание, чтобы в Троицком монастыре было введено «общее житие».

На вопрос Сергия: как следует поступить? – митрополит Алексей отвечал: «яко же патриарх повелевает, тожде и азъ благославляю». Возвратившись в монастырь, Сергий проводит в нем реформу. До сих пор его обитатели жили каждый в особой келье и существовали на собственные средства. Всякий старался обеспечить себя сам. Новые же правила монастырской жизни предусматривали обобществление всего монастырского имущества: «никому же ничто же не дръжати отнудь: ни мало, ни много, ни своим звати, но вся обща имети». Сергий также разделил братию по службам: один был назначен келарем (хранителем общих монастырских запасов), другой – поваром, третьи – хлебниками, выпекавшими монастырский хлеб, иные должны были ухаживать за больными. Некоторые из братии не приняли нововведений и покинули обитель, другие же подчинились переменам.[529]

Исследователи начала XX в. выражали сомнение в реальности получения Сергием послания патриарха. Собственно, причиной для сомнений стал крест, полученный троицким игуменом и сохранившийся до наших дней. Он неоднократно упоминается в описях имущества Троицкого монастыря XVII – начала XX в. и впервые фиксируется уже в первой из дошедших – описи 1641 г. Согласно названному источнику, именно этот крест был прислан Сергию Радонежскому «въ дни благостива и велика князя Дмитриа Ивановича всея Русия и святейшаго Алексия чюдотворца митрополита Киевского и всея Русия». Однако в нижней части креста имелась гравированная подпись мастера, несомненно XVII в.: «дълал Андреко Петров снъ Малов». Все это позволяло говорить о том, что данный крест был изготовлен в XVII в., то есть спустя три столетия после жизни преподобного. Тем не менее церковная традиция упорно считала этот крест тем самым, что получил Сергий Радонежский в XIV в.[530]

Сомнения разрешились в 1918 г., когда выяснилось, что внутри креста XVII в. находился тайник, из которого был извлечен маленький (размером всего 4×2,5 см) золотой наперсный крест-мощевик с гравированным изображением распятия