В тот вечер шел снег. Волосы Лу были влажными в моих пальцах. «Если ты не готова рассказать, виноват в этом я, а не ты».

У Лу снова появились от меня тайны.

Я заставил себя сосредоточиться и прислушаться – Деверо повернул рычаг, и мишень стала вращаться. Я слушал и рассчитывал, как движется мишень, оценивал ее скорость, представлял, в каком положении при каждом обороте находится тело Лу. В первый раз бросать этот меч в свою мать мне было страшно, но я знал, что для успеха важнее всего доверие. Я должен был верить ей, а она – мне.

И промахов мы не знали.

Теперь же, стоя перед Лу, я представил точку над ее головой. Лишь несколько дюймов дерева. Если точнее – пять. Права на ошибку у меня не было. Глубоко вздохнув, я стал ждать. Я ждал. И ждал.

А затем метнул клинок.

Зрители ахнули, и звук лезвия, вонзившегося в дерево, пробрал меня до костей. Я сорвал повязку.

Приоткрыв рот и тяжело дыша, Лу смотрела на меня. Меч вонзился не над ее головой, а рядом – так близко, что до крови полоснул щеку. Отсеченное крыло одного из мотыльков с ее маски опустилось на сцену. Постепенно мишень замедлилась и наконец остановилась. Зрители бурно зааплодировали. Их крики, похвалы, смех – все это было совершенно бессмысленно.

Потому что я промахнулся.

А у Лу снова появились от меня тайны.

Лу

Когда захмелевшие селяне, пошатываясь, разошлись по домам, Клод Деверо откупорил бутылку Boisaîné, чтобы отпраздновать наше воссоединение.

– Надо бы потанцевать, – пробормотала я, опуская голову Риду на плечо. Он прислонился щекой к моим волосам. Мы сидели на ступенях янтарной повозки, закутавшись в лоскутное одеяло, и смотрели, как Коко и Ансель с Зенной и Тулузом кружатся в безумном хороводе под мандолину Деверо. Все они безуспешно пытались вспомнить слова песни «Грудастая Лидди». Бутылок у их ног все прибавлялось, смеялись они все громче, а песня становилась все нелепей.

Мне хотелось к ним присоединиться.

Но я зевнула, чувствуя, как от изнеможения и вина слипаются глаза, и Рид поцеловал меня в висок.

– Ты устала.

– Они издеваются над песней про Лидди.

– Это ты над ней издеваешься.

– Что-что? – Я обернулась к нему и смерила свирепым взглядом. Но все равно невольно улыбнулась. – Чтобы ты знал, самое главное – петь бодро и задорно.

– Но и голос при этом тоже иметь не помешало бы.

Я изобразила оскорбленный вид.

– Ах так? Ладно-ладно. Давай тогда твой голос послушаем. – Когда Рид фыркнул и промолчал, я ткнула его в бок. – Ну, давай. Покажи, как это делается, песнопевец ты наш сладкозвучный. Жалкие плебеи смиренно ждут твоих наставлений.

Рид вздохнул, закатил глаза и отодвинулся.

– Забудь, Лу. Я не стану петь.

– Нет уж!

Я не сдалась и продолжила тыкать его всюду, куда только могла достать. Рид увернулся и вскочил. Я запрыгнула на верхнюю ступеньку, подалась вперед, и мы оказались почти что нос к носу. Позабытое одеяло упало на землю.

– Я уже настроилась восторгаться, шасс. Очень надеюсь, что твой голос способен зачаровывать змей и соблазнять девственниц. Это должен быть воистину плод любви Иисуса и…

Рид перебил меня поцелуем. Когда мы отстранились друг от друга, он пробормотал:

– Соблазнять девственниц мне совершенно ни к чему.

Я хмыкнула и обвила его шею руками. Рид ни словом не упоминал о нашей ссоре на сцене и о черной лисице, которая спала в нашей повозке. А я – о порезе на моей щеке и о том, что эту самую лисицу зовут Брижитта.

– А если девственников? Анселя, например? – уточнила я.

После выступления Коко с Анселем загнали меня в угол и стали выяснять, как воспринял Рид новость о смерти брата и сестры. Мое ответное молчание их сильно рассердило. А их ответное молчание рассердило меня. Не то чтобы я… не хотела говорить Риду всю правду, просто какой в этом был бы толк? Он ведь даже не знал ни Этьена, ни Габриэль. Зачем ему скорбеть о них? Зачем винить себя в их смерти? А Рид бы непременно обвинил себя, в этом я не сомневалась. Если он узнает, что моя мать выслеживает его братьев и сестер поодиночке, то попытается в первую очередь защитить их, а не победить Моргану – а это неразумно, ведь только ее смерть сможет уберечь их от угрозы.

Нет, я ему не лгала. Это была не ложь. А просто… тайна.

Тайны ведь есть у всех.

Рид покачал головой.

– Ансель не в моем вкусе.

– Да? – Я приникла ближе к Риду, выдохнув это слово ему в губы, а он медленно поднялся по ступеням, прижимая меня к двери повозки. Затем взял мои щеки в ладони, не позволяя отвернуться. – Кто же тогда в твоем вкусе?

Он провел носом по моему плечу.

– Я без ума от девушек, которые не умеют петь.

Фыркнув, я толкнула его в грудь.

– Ну и осел же ты.

– А что? – спросил Рид невинно, отшатнувшись назад и чуть не рухнув в снег. – Это правда. Когда на высокой ноте у тебя надрывается голос, у меня прямо…

– БИЛЛИ ТРЕХНОГИЙ КАРТАВИЛ СЛЕГКА! – завопила я, подбоченившись, и стала наступать на него, тщетно сдерживая смех. – НО ХРЕН ЕГО БЫЛ ПРЯМ КАК ТРЕТЬЯ НОГА! – Когда Рид опешил и оглянулся на остальных, я громко сказала: – Как тебе такое, шасс, нравится? Возбуждает?

Веселье позади стихло. Все уставились на нас.

Рид покраснел и успокаивающе вскинул руку.

– Ладно, Лу, я тебя понял…

– ПРИМЕТИЛА ЛИДДИ – ХОРОШ МУЖИЧОК…

– Лу.

Когда мадам Лабелль хихикнула, Рид подскочил ко мне и попытался зажать мне рот, но я, танцуя, отпрыгнула, схватила Бо под локоть и закружилась с ним в танце.

– И ВСКОРЕ РОДИЛСЯ у НИХ ГРУДНИЧОК!

Оглянувшись, я крикнула:

– Слышал, Рид? Грудничок! Потому что…

Деверо захлопал в ладоши и рассмеялся.

– Чудесно, чудесно! Я, знаете ли, был знаком с Лидди и, могу вам сказать, человека приятней не встречал никогда. Веселая, задорная, полная жизни дама! Она была бы рада узнать, что ныне любима целым королевством.

– Стойте. – Я развернулась к Деверо, таща за собой и Бо. – Грудастая Лидди реально существовала?

– И вы ее знали? – недоверчиво спросил Бо.

– Конечно. Как и юного Уильяма. Весьма печально, что после рождения прелестной дочери они расстались, но такова уж природа отношений, которые зиждутся исключительно на страсти.