Перрон мчался за поездом все быстрее и быстрее и наконецоборвался. Замелькали фонари, словно гигантские спички с желтыми головками.Покинув хорошо освещенный вокзал, поезд вошел в ночь и побежал по рельсам,уютно покачиваясь. Проводницу звали Мариной. Разобравшись с билетомАстраханцева, она велела ему подойти к своей коллеге из пятого и ободряющепохлопала по плечу:

– Если вам дадут от ворот поворот, возвращайтесь.

– Спасибо, – поблагодарил тот.

Неожиданно Марина схватила его за запястье и, сведя брови кпереносице, спросила:

– Вы будете объясняться в любви?

– Буду, – признался Астраханцев без тени смущения.

Смущаться можно, если ты еще ничего не решил. Или боишьсясвоего решения. Он не боялся. Он был нацелен на Любу, как баллистическаяракета.

– А вы не врете?

– Не вру, а что?

– Первый раз вижу живого мужчину, который так влюблен, чтогонится за девушкой на поезде. Прямо трепещу вся!

– Я тоже весь трепещу, – признался Астраханцев, которомускорее хотелось иди в пятый вагон.

От нетерпения он даже начал приплясывать и подталкиватьМарину животом, чтобы она дала ему дорогу.

– Бегите, бегите, – поощрила она его. – Надеюсь,ваша девушка того стоит.

– Еще как стоит, – ответил Астраханцев и действительнопобежал.

Его мотало из стороны в сторону, и он то и дело стукалсяплечом о двери купе или о поручень, идущий вдоль окна. Ему было больно, но онне обращал внимания.

Никакой проводницы в пятом вагоне не оказалось, иАстраханцев, не в силах ждать, когда она вернется, начал стучаться в каждоекупе и дергать за ручку. Один раз ему открыл встрепанный мужик в трусах и вмайке, во второй раз появились удивленные физиономии студентов, распивавшихспиртные напитки, судя по запаху, не очень высокого качества. В третьем купеникого не было, а возле четвертого он почему-то замер, словно его толкнули вгрудь. Приложил ухо к двери и услышал знакомый голос, который жалобно звал:

– Дима! Дима!

Он сразу решил, что Любе совсем плохо, что она лежит наузкой вагонной койке бледная, едва дыша... Он дернул дверь с такой силой, чтоедва не вывернул себе руку.

– Я здесь! – воскликнул он и шагнул в купе.

* * *

Люба сидела возле окна, выключив верхний свет, и смотрела вночную бездну за окном. В темноте мельтешили ветвистые деревья, время отвремени выныривали какие-то тоскливые переезды, большие станции, залитыеоперационным светом, или группы домов, жавшихся друг к другу в поисках тепла иподдержки.

У Любы болела душа, и она все никак не могла ее убаюкать.Чего она только себе ни говорила... Что в жизни всякое случается, что ей еще невосемьдесят лет, у нее все впереди, она обязательно встретит хорошего человекаи выйдет за него замуж. Эти мантры не приносили ей облегчения. Даже дышать былотрудно, как будто она простудилась. И ее знобило, хотя она могла бы поклясться,что ничего общего с простудой ее озноб не имеет.

Проводница принесла чай с лимоном и озабоченно спросила,глядя на ее бледное лицо:

– У вас температура?

– Нет. Это любовный вирус, – ответила Люба, кутаясь вкофточку. – Он попал в мою кровь, и теперь – все, так просто от него неизбавиться.

– Шутите! – неуверенно усмехнулась та. – Можетбыть, выпьете жаропонижающее?

– Таблетки эту заразу не берут, – пожаловаласьЛюба. – Как с ней бороться, я не знаю, но смутно догадываюсь, что течениеболезни будет тяжелым. Да и полного выздоровления никто не гарантирует.

– Вы так складно говорите, как будто это правда. –Проводница покачала головой и добавила: – Меня Юлей зовут. Если что –обращайтесь.

Люба выпила чай маленькими глотками, стараясь думать толькоо будущем, а не о прошлом. Потому что при воспоминании об Астраханцеве вирус вее крови активизировался, и она мучительно стонала, тихонько стукаясь лбом овагонное стекло. В тот момент, когда терпеть больше стало невозможно, Люба сжуткой тоской, на которую, вероятно, откликнулись все волки в окрестных лесах,позвала:

– Дима! Дима!

В тот же миг дверь с грохотом отвалилась в сторону, и напороге купе возник Астраханцев – мрачный и прекрасный, как демон ночи.

– Я здесь! – воскликнул он и шагнул внутрь.

От неожиданности Люба подпрыгнула на месте, мотнула головойи больно стукнулась затылком о стенку купе.

– Вот зараза! – воскликнула она и против волипоморщилась.

– Это я – зараза? – трагическим голосом спросилАстраханцев, одним сильным рывком задвинув за собой дверь. Дверь отрезала их отвсего остального мира, и они остались в полумраке одни. – Ну да. Зараза.Но у меня есть оправдание, и вам придется его выслушать!

Он плюхнулся на соседнее сиденье, оказавшись с Любой лицом клицу.

– Оправдание! – хмыкнула та. Вид у нее был воинственным– глаза горели, губы были сжаты в тонкую линию. – Как вы вообще сюдапопали?

– Гнался за поездом, – коротко ответил тот ипотребовал: – Перестаньте так на меня смотреть. Я чувствуют себя промокашкой,которую хотят разорвать на мелкие клочки.

– Вы меня гнусно обманули!

Когда Астраханцева не было рядом, Люба ощущала себя самымнесчастным существом на свете. Но стоило ему появиться, как ей немедленнозахотелось выместить на нем все свои обиды.

– Да, я вас обманул, – скорбно согласился он. – Ноне гнусно, без злого умысла. Я обманул вас от растерянности.

– Никакой вы не Грушин! Что, съели?

– Мы с вами сейчас говорим об отношениях, – сварливоответил тот. – И тут фамилия не имеет никакого значения.

– Вы не можете говорить об отношениях! – выпалила Люба,раздув ноздри двумя маленькими наперстками.

– Почему это вы лишаете меня такого права? – искренневозмутился ее недавний обидчик.

– Потому что вы женаты!

Это была бомба, которой предстояло взорвать егосамоуверенность. Вместо того чтобы рухнуть и рассыпаться пылью, Астраханцевфыркнул и пренебрежительно махнул рукой, словно отгонял от себя обвинение, какдокучливую муху.

– Да было бы вам известно, с женами иногдаразводятся, – заявил он. – Жена – это спутница жизни, с которой можнодо определенного момента идти по одной дороге... А потом взять и свернуть всторону.

– И какой же тропой вы теперь собираетесь пробираться пожизни? – съехидничала Люба, сложив руки перед грудью. – Тоже мне,архар!

Всем своим видом она демонстрировала недоверие и насмешку.Астраханцева это страшно завело.