Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Феномены автоматического письма и произнесения фраз на языке, неизвестном медиуму, объясняются именно вселением в его тело некоей души, без тела оставшейся (она же – «психический фактор»); действительно, чем еще их объяснить? Любопытного читателя отсылаю к книге «Человеческая личность и ее жизнь после смерти тела» (автор – Фредерик Майерс), а также к более современному труду «Личность человека» (автор – Дж. Т. М. Тайрелл).
Профессор Т. К. Остеррайх в своей книге «Одержимые»[70], щедро сдобренной задокументированными результатами исследований, подчеркивает, что в девятнадцатом веке вера в одержимость бесами была резко отвергнута, зато оформилась и окрепла вера в блуждающие души. После шума, которого наделали сестры Фокс, всякий невротик, прежде списывавший свое недомогание на бесноватость, склонен ставить его в вину блуждающим душам злодеев и злодеек. Технический прогресс, даже прорыв, придал идее одержимости новую форму. Пациенты с психическими расстройствами часто жалуются, что враги сделали их (без их согласия) проводниками разных сообщений. Опасный животный магнетизм, столько лет не дававший покоя бедной миссис Эдди[71], в наше время трансформировался в Зловредную Электронику.
В семнадцатом веке радио не было, а в блуждающие души верили единицы. Бёртон приводит мнение, будто бесы – не более чем души умерших грешников; но приводит с пометкой «полный абсурд». Для Бёртона одержимость была фактом, и вызывали ее исключительно бесы. (Для Майерса, через два с половиной столетия одержимость также была фактом, только вызывали ее уже блуждающие души.)
Существуют ли бесы? И, если да, вселялись ли они в тела сестры Жанны и других урсулинок? Принимая во внимание саму идею одержимости, не нахожу ничего абсурдного в предположении, что духи, как добрые, так и злые, и безразличные к человеку, могут существовать. Ничто не заставит нас поверить, что разум во Вселенной должен непременно иметь тело человека или животного. Располагая доказательствами фактов ясновидения, телепатии и точных прогнозов на будущее (попробуйте-ка отрицать, что они и впрямь – доказательства!), нам только и остается, что допустить: разум, не привязанный ни к пространству, ни ко времени, ни к материи, – есть. А раз так – значит, нет причин отмахиваться и от иных форм разума – либо совершенно бестелесных, либо ассоциирующихся с космической энергией способами, о которых нам пока ничего не известно. (Если уж на то пошло, нам неизвестно даже, каким образом человеческий разум связан с этим высокоорганизованным сгустком космической энергии, который зовется «тело». Что связи имеют место быть – ясно; только вот как энергия трансформируется в мыслительные процессы и как мыслительные процессы влияют на энергию, мы по сей день понятия не имеем[72].)
В христианстве до недавнего времени бесам отводилась крайне важная роль; причем отводилась она с самого зарождения христианской религии. Отец Лефевр отмечает: «В Ветхом Завете дьявол почти не упоминается, ибо масштабы его власти пока не открыты. Зато в Новом Завете он уже – предводитель всех сил Зла»[73]. В современных переводах молитвы «Отче наш» на английский язык содержится просьба об избавлении. Но точно ли «apo tou ponerou» следует воспринимать как средний род, как указание на «зло»? Разве весь текст не говорит прямо, что речь идет не об абстрактном зле, а о зле персонифицированном, которому подходит мужской род? Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. То есть от искусителя.
Теоретически между христианством и манихейством нельзя ставить знак равенства. Для христиан зло не является субстанцией, неким реальным и элементарным принципом. Зло – это отсутствие добра, его утрата; это уничижение существ, которые произошли от Бога. Сатана – не то же, что Ариман под новым именем; он – не вечный властелин Тьмы, противостоящей божественному властелину Света. Сатана – просто самый внушительный среди бесчисленных ангелов, которые в определенный момент времени решили отделиться от Бога. По-английски он зовется «the Evil One» (буквально – Вершащий зло, в единственном числе) исключительно из пиетета. Вершащих зло – мириады, а Сатана – просто их начальник. Бесы – как люди, каждый со своим характером, со своим темпераментом, нравом, со своими особенностями и предпочтениями. Есть бесы, обожающие власть, есть похотливые, есть скупцы, гордецы и себялюбцы. Мало того: не все бесы равны между собой. Даже в аду сохраняется иерархия, соответствующая той, что была в раю, пока просто ангелы не стали ангелами падшими. Ангелы и архангелы преобразились в бесов низшей категории. Господства, престолы и начала составляют высшее общество преисподней. Херувимы с серафимами – аристократия; их сила очень велика, а физическое присутствие (если верить информации, записанной за Асмодеем отцом Сюреном) ощутимо в радиусе пятнадцати лиг от бесноватого. Как минимум один теолог семнадцатого века, отец Лудовико Синистрари, определил, что в человека могут вселяться не только бесы; гораздо чаще бесов плоть или разум оккупируют сущности бесплотные, но безвредные – фавны, нимфы и сатиры античности, эльфы и феи, в которых верили крестьяне Западной Европы, а также шумные домашние духи[74] (сейчас их называют полтергейстом). По Синистрари, большинство инкубов и суккубов – феномены чисто природные, вреда от них не больше, чем от лютиков или, скажем, кузнечиков. К сожалению, в Лудене эту теорию во внимание не приняли. Фантазии монахинь, вызванные неудовлетворенным либидо, приписали Сатане и его присным.
Повторю: теологи очень четко отграничивают христианство от манихейства. Но во все времена слишком многие христиане действовали так, словно дьявол – Первый властелин, наравне с Богом. Эти люди зацикливались на зле и проблеме его уничтожения, вместо того чтобы подумать о добре и методах его укоренения в душах – иными словами, о приращении добра. Последствия подобных перегибов поистине катастрофичны. Всякий, кто не пытается найти Бога в себе, а норовит обнаружить дьявола в ближнем своем, никогда не усовершенствует мир даже на йоту. В лучшем случае в мире все останется по-прежнему; но, как правило, подобные поиски только портят ситуацию. Направляя мысль на зло, мы сами даем злу шанс лишний раз проявиться. При этом наши намерения могут быть самыми благими.
Манихействуя на практике, в догмах христианство к манихейству никогда не приближалось. В этом отношении оно отличается от идолопоклонства, свойственного национализму и коммунизму, которые являются манихейством не только по сути, но и в теории. Сегодня очевидно, что наши – всегда на стороне Света, а чужие – на стороне Тьмы. А раз они на стороне Тьмы, значит, заслуживают наказания вплоть до уничтожения (ибо наша святость оправдывает абсолютно любые действия), причем самыми жестокими способами, которые только имеются
