Возьму для него человека, находящегося под гипнозом. Допустим, гипнотизер ввел некое лицо в состояние каталепсии. Природа гипноза, пути, которыми приказ гипнотизера воздействует на автономную нервную систему, пока недостаточно изучены. Но, по крайней мере, мы знаем, что отдельные люди легко поддаются гипнозу и что в состоянии транса некая часть их подсознания заставляет тело слушаться приказов оператора (а может, и не оператора, а собственного сверхъестественного «я»). В Лудене каталепсическое оцепенение, которое всякий опытный оператор способен сообщить податливому объекту, сочли работой Сатаны. А как же иначе? Согласно тогдашним теориям о душе, объяснений данному феномену было только два – намеренный обман или действие сверхъестественных сил. Читатель может проштудировать сочинения Аристотеля и Августина, Галена и арабских мыслителей – и нигде не найдет ни намека на феномен, называемый ныне подсознанием. Для наших предков существовала, с одной стороны, душа, она же – сознательное «я»; а с другой стороны – Господь Бог, святые и целый сонм добрых и злых духов. По нашим представлениям, подсознательная умственная деятельность куда обширнее, разнообразнее и порой гораздо эффективнее, чем деятельность сознательная; но в семнадцатом веке такие представления были… правильно, непредставимы. Они не вписывались в господствовавшую теорию о человеческой природе, и для наших предков подсознательного просто не существовало. Феномены, которые мы объясняем в терминах активности подсознания, либо отрицались целиком и полностью, либо сваливались на сверхъестественные силы. Следовательно, каталепсия могла быть или обманом, или признаком бесноватости. Осенью 1635 года молодому Томасу Киллигрю предложили на сеансе экзорцизма потрогать окаменевшие конечности одержимой монахини с целью признать, что над нею властвует дьявол, однако Воинствующая Церковь гораздо сильнее – так не отвратиться ли Томасу от ереси, по примеру его доброго друга Уолтера Монтегю, принявшего католичество годом ранее? Вот что пишет Киллигрю в частном письме: «Должен сказать правду – я ощутил всего-навсего упругую, напрягшуюся плоть сильных рук и ног». (Отметим, в сколь глубокую яму низвели монахинь отцы-экзорцисты. Более не воспринимаемые как человеческие существа, эти женщины лишились всех человеческих прав, в частности права на стыдливость. Экзорцист, руководивший процессом, действовал как ярмарочный зазывала: «Попрошу в наш балаган, леди и джентльмены! Увидеть – значит поверить, так что не робейте! Ущипните эту толстуху за ляжку – и сами во всем убедитесь». Невесты Христовы во время изгнания бесов превращались в нечто среднее между танцовщицами варьете и ярмарочными уродами.) «Впрочем, остальные очевидцы, – продолжает Томас Киллигрю, – признали, что одержимая действительно будто окаменела и сделалась тяжелой, как чугунная статуя; полагаю, они были крепче в вере, поэтому-то чудо явилось им более очевидным, нежели мне». Здесь важно слово «чудо». Если монахиня не притворяется, значит, за трупную оцепенелость конечностей в ответе сверхъестественные силы. Других объяснений нет и быть не может.

Ситуация отнюдь не изменилась с выходом на сцену Декарта и принятием теории о человеческой природе, каковая теория на тот момент казалась более «научной». Напротив, в некоторых аспектах Декартова теория заставила людей отдавать предпочтение менее реалистичным взглядам, нежели те, которых они придерживались раньше. Бесы вроде исчезли, но заодно с ними исчезло и серьезное восприятие феноменов, бывших «в ведении» сверхъестественных сил. Экзорцисты, по крайней мере, признавали, что есть транс, каталепсия, раздвоение личности и экстрасенсорика. Психологи, появившиеся после Декарта, либо вовсе отмахивались от этих фактов, или, на всякий случай, считали их плодами некоего «воображения». Для ученых мужей «воображение» было почти синонимично «иллюзии». Соответствующие феномены (вроде исцелений, которых Франц Месмер добивался, погружая больных в магнетический сон) можно было спокойно игнорировать. Декартовы попытки объяснить человеческую природу сухими средствами геометрии привели, несомненно, к формированию неких удивительных «чистых идей». Увы, эти чистые идеи принимались только теми, кто игнорировал целый пласт крайне важных фактов. Прекартезианские философы их во внимание принимали и в своих теориях давали им сверхъестественные толкования. Сегодня мы можем объяснить эти факты, не замешивая бесов. Мы представляем разум (в противоположность «духу», или «чистому эго», или «Атману») как нечто кардинально отличное от картезианской и прекартезианской души. Более ранние философы считали душу простой, неделимой и бессмертной. Для нас это субстанция сложная; идентификация ее, по Теодюлю Рибо, является «вопросом количества». Этот набор элементов может разрушиться и, даже пережив телесную смерть, сохраниться как нечто изменяемое и в конце концов разлагающееся. Бессмертие – привилегия не души, но духа; впрочем, душа при желании может с духом совпасть. По Декарту, в основе разума лежит сознание; разум и сознание контактируют с человеческим организмом, однако не могут контактировать с чужим сознанием и разумом – только с «хозяйским». Прекартезианские мыслители, вероятно, согласились бы со всеми положениями, кроме первого. Для них сознание лежало в основе разумной души; зато многие действия чувственной и растительной душ являлись бессознательными. Декарт считал тело этаким автоматом, который сам себя настраивает и регулирует, а значит, не имеет нужды в дополнительных душах. Между сознательным «я» и феноменом, который можно назвать Физиологическим Бессознательным, находится зона деятельности подсознательного (нам-то это известно!); и зона эта весьма велика. Вдобавок, если уж доказательства экстрасенсорного восприятия и психокинеза признавать за таковые – надо согласиться, что на подсознательном уровне разум может находиться под контролем чужого разума и чужого сознания и действовать по их приказам. Странные происшествия, которые Декарт и его последователи упорно игнорировали (а предшественники считали фактами, вот только истолковывали в терминах одержимости), ныне объясняются естественной деятельностью разума, чьи возможности, мощь и слабость не постичь, если учитывать только сознательный аспект.

Мы видим: исключив предположение о мошенничестве в Лудене, остается держаться объяснения чисто психологического, то есть рассуждать в терминах ведьмовства и бесноватости. Однако хватало людей, делать этого не желавших. Им казалось очевидным, что феномен сестры Жанны имеет чисто физиологическую природу, и лечить его надо соответственно. Самые суровые рекомендовали приложение к обнаженной плоти проверенного временем «пластыря» – розги. Таллеман пишет, что маркиз де Колдрей-Монтпенсье вырвал из лап экзорцистов двух своих дочерей, «стал их хорошо кормить и от души пороть – и бес не замедлил убраться». В Лудене на последних стадиях процесса к монахиням тоже регулярно применяли плеть; Жан-Жозеф Сюрен свидетельствует, что бесы, глумившиеся над молитвами, почуяв, чем пахнет дело, живо ретировались.

Во многих случаях старая добрая порка оказывалась практически столь же эффективной, как современная шоковая терапия, и вот по каким причинам: в подсознательном разуме глубоко засел страх перед физическими страданиями, и с целью избегнуть их разум прекращает дурить[66]. Вплоть до начала двадцатого века шоковая терапия, сиречь порка, широко применялась во всех случаях явного безумия.

Двадцати годков в Бедламе

Дни влачил я в