Так что я встаю с кровати.

* * *

Бреду в коридор и в ванную, изо всех сил стараясь не шуметь. Я не знаю, остались ли оба моих родителя здесь прошлой ночью. Я не знаю, о чем они думают. Поездка домой с мамой была ужасной. Она не смотрела на меня.

Молча плакала всю дорогу.

Когда я выхожу из ванной, дверь в их спальню открыта. У меня перехватывает дыхание. Какая-то крошечная часть моего мозга сознает, что я не видела эту дверь открытой уже несколько месяцев. Он всегда плотно заперта, как у Джордана.

– Мэй.

Голос отца доносится в открытый дверной проем. Он здесь, а не там, где ночевал в течение прошлого года. Я даже не знаю, живут ли мои родители еще вместе. Я ничего не знаю, и мне не хватило духу спросить.

Внезапная острая боль пронзает живот.

– Ты не зайдешь?

Я хочу сказать нет. Хочу уйти. Хочу убежать.

Вместо этого я иду к их двери, потому что мне больше некуда идти. На этот раз мне некому позвонить.

Люси ушла.

Зак ушел.

Джордан ушел.

Всхлип вырывается из моего горла.

Мама сидит на кровати. Папа шагает взад-вперед перед камином в дальнем конце комнаты. Судя по виду, ни один из них не спал. На них та же одежда, что и вчера.

Отец смотрит на меня, и клянусь богом, поначалу не узнает. На секунду кажется, будто он увидел призрака.

Его лицо бледнеет, затем он кашляет, и момент проходит.

Выражение его лица становится жестким, а глаза сужаются.

– Мэй. – Мое имя звучит как проклятие. – Какого черта вчера было? – Он говорит тихо и отрывисто. – О чем ты думала, так долго скрывая от нас эти письма? Когда заявила тем людям, что ты убила своего брата? Прокурор в ярости. – Он проводит рукой по волосам, и его голос смягчается. – Почему ты не рассказала нам о письмах? Мы могли бы что-то сделать. Могли бы остановить это, – его голос срывается. Отец на мгновение замолкает. Прочищает горло. Поворачивается к камину и хватается за полку. Через несколько секунд поворачивается ко мне. – Вместо этого ты просто позволила ему сделать это с тобой? Почему ты так поступила? Почему?..

– Я не знаю, – слова вырываются изо рта, прежде чем я успеваю их остановить. – Я не знаю, ясно? Не знаю. – Слезы уже льются. Чертовы предательские слезы. Закусываю щеку так сильно, что чувствую вкус крови. Сжимаю кулаки. Мне так надоело, что они меня игнорируют. Что ведут себя так, будто я ничего не стою. Будто я – не особенная. Та, кого никто не видит. – Когда именно я должна была сказать тебе? После похорон Джордана, когда ты сбежал спозаранку из-за какой-то ерунды на съемочной площадке? За те четыре секунды, которые я каждую неделю вижу маму? Может, мне следовало засунуть записку под дверь вашей спальни? Вряд ли вы ее увидели бы. Ты вообще здесь еще спишь? Ты вообще здесь еще живешь? – Мой папа вздрагивает.

– Ты не понимаешь, – продолжаю я. – Ты ничего не понимаешь. За всю мою жизнь ты никогда не пытался меня понять. Как только вы выяснили, что я не такая умная, как Джордан, что я обычная, то стали относиться ко мне так, будто я ничто. Вы никогда не спрашивали о моих оценках, о моей жизни. Речь всегда была только о нем.

Я кричу. Мой голос царапает горло, это больно, но я продолжаю:

– Вы никогда меня не видели. Вы едва помнили, что я существую. Но хотели, чтобы я рассказала вам о своих проблемах? И вам было бы не все равно?

Мама начинает плакать. Мне кажется, я слышу, как она говорит: «Конечно, мне было бы», но так тихо, что это может быть плодом моего воображения.

Мой живот сжимается, но я проглатываю угрызения совести. Вся моя жизнь, моя роль в этой семье проходила на заднем плане. Всю жизнь я старалась стать незаметной. Всю жизнь думала, что больше ничего не заслуживаю, потому что недостаточно умна, недостаточно талантлива, что меня недостаточно.

После того как я перестаю кричать, мы молчим. Мама на кровати, ее хрупкое тело дрожит от рыданий. Папа с каменным лицом стоит перед камином. Вся энергия уходит из меня, оставляя без сил. Я сползаю на ковер, крепко сжимаю колени и опускаю на них голову. Шепчу «прости», снова и снова, как будто думаю, что Джордан слышит меня, как будто, если бы он мог, ему было бы не все равно.

Затем на мобильный отца приходит сообщение, и он издает звук, похожий на хрип.

– Конечно, мы бы тебя выслушали, Мэй. Боже. Прокурор только что написал мне. Они хотят увидеть эти письма, прямо сейчас. Мы должны передать их. – Он делает паузу. Его голос смягчается: – Мне жаль, что ты расстроена. Жаль, что ты не думаешь, будто мы создали тебе хорошую жизнь. Мы старались изо всех сил.

Я поднимаю голову с колен. Под его глазами темные круги, он выглядит измученным. Так, будто за последние десять минут постарел на сорок лет.

Я киваю. Поднимаю свое тело с земли.

– Ладно. Я схожу за ними, – монотонно говорю я.

Покидаю комнату, не оглядываясь, захожу в свою и вытаскиваю письма из-под кровати, куда запихнула четыре ночи назад, прежде чем мы с Заком отправились в тюрьму. Четыре ночи. А словно целую жизнь назад. Я нахожу в своем шкафу обувную коробку и кладу письма внутрь.

Когда я возвращаюсь в спальню родителей, папа протягивает руку, и я отдаю ему коробку.

Я ожидаю облегчения. Ожидаю почувствовать… ну… хоть что-то. Вместо этого – та же самая пустота. То же стеснение в животе. Письма могут физически исчезнуть, но их содержание навсегда запечатлелось в моем мозгу.

Папа берет коробку, говорит нам, что доставит ее прокурору, рассказывает мне какую-то ерунду о том, как надеется, что когда-нибудь я пойму: он делал для Джордана все возможное.

Отец выходит из комнаты, оставив нас с мамой позади.

Я не покидаю дом после разговора с родителями. Проходит неделя. Без шуток, Люси звонила мне шестьдесят семь раз. Я не уверена, сколько раз она пробовала звонить на домашний телефон, потому что маме пришлось его отключить. Опять. Как после смерти Джордана. Мама сказала, что, когда ролик с моей речью разошелся по Сети, нам начали звонить люди со всей страны.

Репортеры, фрики, хейтеры, фанаты. Фанаты. От этого слова идут мурашки – фанаты, как у серийного убийцы.

Которым, думаю, я вроде как являюсь.

Зак не пытался связаться со мной. Ни разу.

Мне не стоит удивляться. Не стоит, но, так или иначе, я продолжаю думать, что как раз он должен понимать, почему я так поступила. Он тоже ненавидел свою маму. Но каждый раз, когда эта мысль приходит мне в голову, я вспоминаю слова, которые писала на их гараже, лужайку, которую посыпала солью, и как он мучился, что кто-то изводит его семью. Я худший человек в истории, и я знаю, что Зак никогда больше не заговорит со мной. Просыпаюсь поздно днем, липкая от пота, мой мозг все еще пытается очнуться от кошмара. Слышу тихие голоса внизу и натягиваю подушку на голову, чтобы отгородиться от них.