Поскольку в XVII в. голландцы являлись передовой нацией мореходов, неудивительно, что они занимали лидирующее положение в издании морских и географических карт, руководств по навигации и описании путешествий. Однако, как я уже упоминал, внутри страны последние не пользовались широким успехом у читателей. Не считая разве что в некоторой степени Вондела, остальные крупные величины голландской литературы интересовались заморской деятельностью своих соотечественников значительно меньше, чем, скажем, Сервантес, Мильтон или Мольер относительно своих. Как и повсюду в Европе в первой половине XVII в., в Соединенных провинциях излюбленным чтением были религия и теология, за которыми следовали юриспруденция, политика и классические тексты. В 1612 г. в муниципальной библиотеке Амстердама имелось всего семь книг на голландском языке, а большая часть из 3 тысяч книг, занесенных в каталог библиотеки университета Утрехта в 1608 г., являлась трудами по теологии. Во второй половине столетия у правящего сословия и богатых бюргеров все более популярными становились французские пьесы и беллетристика, и рост количества книг на голландском и французском за счет изданий на латыни стал явно заметен даже в научном мире. Компания Эльзевиров, специализировавшаяся на издании книг для ученых, юристов и теологов и имевшая европейскую репутацию и клиентуру, в 1594–1617 гг. выпустила 96 процентов своих книг на латыни. Будучи с 1626 по 1652 г. печатной фирмой Лейденского университета, в этом качестве Эльзевиры за первые пять лет своего контракта выпустили всего 1 процент своих наименований на французском, зато в последние пять лет их уже было больше 50 процентов. В 1685 г. гугенотский философ и критик Пьер Бейль писал из своего изгнания в Роттердаме о Северных Нидерландах: «В этой стране так хорошо знают французский язык, что книг на нем продается больше, чем на всех остальных».

Во второй половине XVII века, примерно с 1650 г., число работ, изданных на голландском языке, также заметно увеличилось — почти в три раза по сравнению с первой. Но какими бы популярными ни стали истории о путешествиях и книги о плаваниях, они не могли соперничать с Государственной Библией и скверными виршами Якоба Катса (1577–1660). Говорить о том, что экземпляры этих работ можно было найти практически в каждом образованном доме, — это не просто фигура речи. Разумеется, наиболее популярной оставалась Библия, однако иллюстрированных и довольно — таки дорогих изданий поэм Катса к 1655 г. было продано 50 тысяч экземпляров, что сделало их одним из бестселлеров столетия. «Пасторские» многословные поэмы Катса предназначались не для экспорта — за исключением Южных Нидерландов и Южной Африки, где этот автор был широко читаем, — зато печатание Библии на английском и немецком на экспорт стало едва ли не основной статьей голландской издательской индустрии. Один ведущий амстердамский печатник хвастался, что «за несколько лет я лично издал более миллиона Библий для Англии и Шотландии. Вам не сыскать там деревенского парня или служанки без нее». Возможно, он преувеличивал, однако в 1672 г. печатник короля Карла II жаловался, что из-за «постоянного притока голландских Библий в огромных количествах сами они не распродали и десятой части того, что было уже отпечатано». Вполне вероятно, что к концу XVII в. в Голландии было издано больше книг, чем во всех остальных странах Европы, вместе взятых, и большая часть таких книг голландского производства предназначалась для международного рынка.

В определенном смысле похоже, что голландская литература золотого века осталась той же, что и прежде: закрытой книгой для всех, кроме голландцев, фламандцев и африканеров[63]. По сравнению с произведениями по географии, морскому делу и о путешествиях, которые из практических соображений быстро перевели на европейские языки, голландская проза и поэзия за пределами Нидерландов интереса не вызывала, если не считать ограниченно распространенного в Германии Йоста ван ден Вондела, по общему признанию величайшего из голландских писателей, наиболее почитаемого у себя на родине — как Шекспир в Англии, Сервантес в Испании и Камоэнс в Португалии. В отличие от последних голландская литература никогда не находила ни своих переводчиков, ни своего зарубежного читателя. Трудно объяснить почему. Примечательно, что французские и английские соседи голландцев склонны к неоправданному презрению по отношению к голландскому языку, критикуя его за так называемое сиплое произношение. Голландский писатель золотого века, Питер Шрийвер (1576–1660), создал поэму во славу родного языка, который он описал как «язык невероятно благозвучный, принц всех наречий», хотя современники-англичане называли квакающих лягушек «голландскими соловьями». Но ведь незнание, например, скандинавских и русского языков не помешало широкому признанию переведенных произведений Кьеркегора, Ибсена, Толстого и Достоевского. Вондел состоял членом Muider-kring, кружка образованных людей обоих полов, в свободное время занимавшихся писательской и поэтической деятельностью, а также музыкой и живописью. Между 1609 и 1647 гг. они периодически собирались в замке Муиден, хранителем которого являлся один из членов кружка, поэт, музыкант и историк П. К. Хофт. Членами кружка состояли Гуго Гроций, вместе со своим испанским предшественником, Франсиско де Виторией, заложивший основы международного права; Лауренс Реаль, бывший генерал-губернатор Восточных Индий, переписывавшийся на научные темы с Галилео Галилеем; знаменитый органист, педагог и композитор Я. П. Свелинк; Константейн Гюйгенс, секретарь двух подряд принцев Оранских, свободно сочинявший стихи на латыни, французском и голландском; еще две очаровательных сестры — поэтессы, Анна и Мария Румер-Висхер. Константейн Гюйгенс перевел некоторые из поэм Джона Донна на голландский, однако никто из английских современников не ответил на эту любезность, а члены Muiderkring, представлявшие собой цвет голландской литературы золотого века, были отринуты современным им английским критиком, как коллекция драгоценностей, не производящих впечатления даже в своих французских оправах.

Богатство, которое правящее и торговое сословия приобретали, напрямую или косвенно, через заморскую торговлю, не только обеспечивало рынок сбыта для многословных поэтических излияний «пастора Катса» и прекрасно иллюстрированных фолиантов и атласов, издававшихся Плантином, Эльзевиром и Блау, но и способствовало мощному расцвету искусства в целом и живописи в частности. Не только богатые голландцы хотели украшать картинами свои комнаты, они также являлись ценными предметами обстановки повсюду, кроме самых бедных семей. Наверное, ни в одной стране, за исключением разве что Японии, живописные работы — если не сам живописец — были действительно более популярны, чем на родине Рембрандта. «Что до живописи и любви жителей к картинам, — писал опытный путешественник Питер Манди после посещения Голландии в 1640 г., — то я думаю, что еще никто их в этом не превзошел; в этой стране всегда было много превосходных художников; есть и несколько современных, таких как Рембрандт и другие. В целом все стремятся украсить свои дома дорогостоящими работами, особенно наружные и выходящие на улицу комнаты; и, как справедливо замечено, мало чем в этом отличаются магазины мясников и пекарей — да-да, кузнецы, сапожники и им подобные вешают те или иные картины в своих кузницах и на конюшнях. Таково общее отношение, предпочтение и восхищение, которые жители этой страны проявляют к живописи».