Море готово было слизать желтоватую накипь лишайника и вычистить гладкие гранитные бока до блеска. Море говорило с Мэйнфордом, но голос его слышала и Тельма.

— Думал уже… хочешь знать, до чего я додумался? Несколько дней без сна. Несколько месяцев недосыпа. Это ослабляет разум. Провалы в памяти… я ведь поднял тот день. Не только я. Есть запись, которую можно отдать на исследование. Что они выяснят?

— Только то, что ты был истощен, — море гудело и норовило выплеснуться с холста. Тельме не удержать его. Не стоит и пытаться. Кто способен справиться со стихией?

Отступи.

Спрячься в своем углу, и тогда море, быть может, не заметит твоего существования вовсе.

— У тебя ведь случился срыв… а сейчас грядет новый.

Море очаровывало шепотом.

Нельзя ему верить.

И прятаться Тельма не станет. Она не умеет работать на таком уровне, она и представления не имеет, что это за уровень — слишком мало информации, но вот заглушить голос моря попробует.

Надо лишь отвлечь его.

Протянуть руку к простыне. Коснуться густой чернильной синевы, погрузить в нее пальцы. Это не опасно, пусть море и выглядит готовым проглотить Тельму. Оно вязкое. Густое, что кисель. И пахнет отвратительно. Тельме не доводилось бывать на настоящем море, но она очень сомневалась, что от него несло палеными тряпками.

И значит, нынешнее море фальшиво, как и сам Гаррет.

— Ты поэтому сейчас вспомнил об Элизе? Мне жаль… у нас были разногласия, но не такие, чтобы убивать…

Тельма зачерпнула горсть синей жижи и потянула.

Подумала.

И представила, как на ладонях ее рождается пламя. Оно отозвалось сразу и охотно, лизнуло холст, и море зашипело по-змеиному.

— …тебе тяжело… столько всего навалилось в последнее время… ты не справляешься… ты привык все контролировать, а теперь не справляешься. И это тебя гложет.

Море раскрылось сотней зубастых ртов, пытаясь проглотить пламя, но оно, свирепое, расползалось по холсту, выжигая фальшивую синеву.

— Значит, — голос Мэйнфорда прозвучал глухо, — так ты сделал в прошлый раз? Что это за тип воздействия? Впрочем, полагаю, на этот вопрос техники ответят со временем.

Море визжало.

И голос его бил по нервам. Но Тельма не позволяла пламени отступить.

— Поэтому, Гаррет, будь добр, прекрати. На меня твое очарование больше не действует.

— Мэйни…

Пламя полыхнуло и погасло, но с ним исчезло и море. Белый шелк вновь был девственно чист.

— Итак, допустим, ты говоришь правду, — Мэйнфорд сам не верил этому допущению и дал это прочувствовать. — Смерть Элизы — трагическая случайность. Но куда подевалось ее состояние?

— Что?

А вот этого вопроса Гаррет явно не ожидал.

— Состояние, — терпеливо повторил Мэйнфорд. — Банковское имущество. Движимое там. Недвижимое… Элиза оставила все дочери. А опекуном назначила тебя.

Шелк пошел белыми пятнами, будто язвами, и Тельма заставила себя смотреть на них.

— Какое состояние! Да она… ты говорил о моих долгах, но ее были куда больше… Элиза никогда не умела считать деньги.

— А если я готов доказать обратное?

Блеф. Он ведь не знает о книгах Найджела, о бухгалтерии, об альвах и контракте… замороженном состоянии. Но Мэйнфорд уверен. И брат его чувствует эту уверенность.

— Зачем тебе? — вздох.

И серый цвет облетает с шелка клочьями пыли.

— Справедливости ради.

— Кому она нужна, твоя справедливость… — пыль ложится на подставленную ладонь Тельмы, и пахнет от нее кислым потом. — Это старое дело, Мэйни… это…

Гаррет запнулся.

— Дверь открылась, верно? — пыль была пушистой.

И прилипчивой.

Огня она не боялась, но норовила проползти по руке. Она выпускала тончайшие нити, которые обвивали запястье, норовили проникнуть сквозь кожу.

И холодили ее.

— Как она и предсказывала. Ты не предупредил… ты влез в это дело… почему, Мэйни? Мы никогда не были друзьями, слишком разные, но по крови я тебе брат… а ты… ты никогда не помогал мне.

— Разве?

— Сначала Тильза… ты правильно вспомнил о ней… я получил письмо. От дочери. Видите ли, она узнала правду… думает, что я буду счастлив с ней встретиться. Или не в этом дело, а в том, что паршивке наши деньги нужны? Ничего, официально она удочерена… это-то хоть разумно… но все одно, если решится подать в суд, меня ждут проблемы…

Тельма усилием воли заморозила пыль.

Сложно было удерживаться на краю. Разум играл в свои игры. Разум требовал признать, что рука Тельмы покрылась плотной коркой льда. Синеватого. С белыми прожилками замороженной пыли. И рука признавала это. Она ныла, и боль проникала все глубже.

Еще немного, и пальцы потемнеют.

Тельма ведь видела, как это бывает. Обморожение. Черная кожа, которая отходит лоскутами. Крик. Боль. И недовольство воспитательницы, которой придется платить за вызов целителя. А целитель…

…не об этом.

Лед призрачен, как и пыль.

— И сейчас… та девчонка… я ведь встречался с нею.

— Знаю. И не только о встрече.

Тельма надавила на синюю корку ногтем, и лед треснул. Она медленно, сосредоточенно сковыривала одну ледяную чешуйку за другой. Боль несколько отвлекала.

— Рассказала? — Гаррет больше не притворялся, и эмоции исчезли. Не бывает так, чтобы эмоции исчезали совсем. Он должен был испытывать их. — Кто она, Мэйни? Хотя… дочь Элизы, верно?

— Верно.

— Я думал, она умерла.

— Не только думал. Ты ведь сделал все, чтобы от нее избавиться. Не убить. Два убийства — это для тебя слишком. Но ты полагал, что домашний ребенок в приюте не выживет…

— Это был твой совет, — словно невзначай заметил Гаррет. — Я лишь воспользовался им.

Ледяная чешуя таяла, не долетев до пола. А вот покрасневшая кожа под ней оставалась. Психосоматическая травма, которая есть следствие переутомления, помноженного на излишнюю эмоциональность.

И стоит прерваться.

Тем более что простыня остается белой.

— Чего она хочет? Денег?

— Того, что принадлежит ей по праву.

— Проклятье… да, я взял деньги Элизы, они были нужны. Ты не представляешь, сколько стоит предвыборная кампания! Да, ты что-то там давал… плюс фонды партии… но никто не хотел вкладываться в мальчишку! Что у меня было? Имя рода? Я даже не старший сын. Не наследник! Обаяние? И амбиции? Обаятельных и амбициозных сотни. Но добиваются чего-то лишь единицы. Ты говорил о моей жене. Да, ее семья готова была поддержать меня… в какой-то мере готова. Но я должен был вложиться в кампанию сам… и что мне оставалось?