В этом отношении показательно, что кава, идеально встроенная в общественную жизнь культур, для которых это растение – традиционный психотроп, сравнительно недавно превратилась в опасный наркотик, являющийся предметом серьезных злоупотреблений, когда стала экспортироваться в другие регионы. Например, австралийские аборигены, не имеющие традиции питья кавы, могут потреблять ее в количествах, почти в 50 раз бо́льших, чем культуры Тихоокеанского региона, где кава была изначально одомашнена. Это вызвало колоссальные личные и социальные проблемы. Исследователи объясняют такой перекос тем, что кава была вырвана из традиционного ритуального и социального контекста, что привело к исчезновению важных ограничений ее индивидуального потребления{493}.

Как именно ритуалы или церемонии возлияний регулируют употребление психотропных веществ, понятно. Пожалуй, менее очевидны механизмы, обеспечивающие даже совершенно неформальные сборища, да и просто публичное питие в любом виде встроенной системой социального мониторинга и контроля. Норвежский этнограф, изучавший группу людей в возрасте 20 лет и немного старше, отмечает, что даже на весьма шумных вечеринках, во время которых молодые норвежцы потребляют шокирующее количество алкоголя, наблюдается по крайней мере неявный «упор на здоровое питие, опирающееся на идеи коллективизма и групповую ответственность за то, сколько пьет каждый». Если кто-то в группе друзей начинает пить в одиночестве дома до начала вечеринки, это считается тревожным признаком и основанием для вмешательства{494}. Во время пьяных застолий считалось дурным тоном выбрасывать пустые бутылки – каждый выставлял свою тару перед собой, чтобы все могли сразу точно определить, сколько выпил человек. Было замечено, что участники дружеской попойки, стремительно опустошившие множество бутылок, начинали подсознательно контролировать себя, замедляя темп возлияний, чтобы держаться вровень с группой.

Это явление – иногда его называют «питье наравне друг с другом» – наблюдается в контекстах культур всего мира и может быть повторено в лабораторных условиях{495}. Однако, поскольку иногда люди могут «стараться перепить друг друга», то есть пить все больше, чтобы не отстать от собутыльников, оно может привести к большему, а не меньшему потреблению спиртного. Верно и то, что в патологических формах, например в ритуалах испытаний в студенческих братствах, это иногда приводит к ужасным последствиям. Впрочем, культуры, созданные исключительно одичавшими молодыми мужчинами, оторванными от своих семей и общин, редко встречаются вне университетских кампусов и страниц «Повелителя мух». Большинство культур устанавливают разумные границы потребления алкоголя, и – принципиальный момент – степень опьянения контролируется обществом, когда люди пьют в группах, пусть и неформальных.

Лабораторные исследования также свидетельствуют, что люди в условиях социального употребления спиртных напитков испытывают, по их же словам, «улучшение настроения, душевный подъем и дружелюбие», тогда как участники испытаний, вынужденные пить в одиночестве, сообщают об усугублении депрессии, уныния и отрицательных эмоций{496}. Представляется также, что питье в группе защищает от большего риска опасного поведения под влиянием алкоголя, об этом речь пойдет далее. Коллективное мнение группы, оказывается, способно компенсировать перекосы, вызванные индивидуальной когнитивной близорукостью из-за спиртного{497}. По замечанию одной команды исследователей, благодаря групповому мониторингу, происходящему во время социального распития спиртного, «пьющие могут быть относительно защищенными, пока остаются в группе»: «Они имеют возможность „подстраховывать друг друга“. Напротив, пьющий одиночка находится в относительно более непредсказуемой и рискованной ситуации»{498}. Повторимся, этот процесс может принять крайне нежелательное направление в братстве с нездоровыми традициями или в других культурах, основанных на дедовщине, но в общем способствует снижению и нормализации потребления алкоголя.

В нашем современном мире спиртное слишком часто употребляют в социальном вакууме{499}. Это особенно касается пригородов, где люди ездят на большие расстояния от дома до работы, в промежутке между этими точками находясь в своей личной коробочке на колесах. Типичный житель пригорода обычно не имеет места для социальных возлияний в пешей доступности, где можно было бы продолжить начатый днем разговор или развеяться в компании других завсегдатаев между работой и ужином. Спиртное все чаще употребляется только в собственном доме, вне социального контроля или присмотра. Бутылка крепкого пива или стакан водки с тоником, опрокинутые перед телевизором, даже в кругу семьи, – это резкий разрыв с традицией винопития, где центральное место отводится всеобщей трапезе и тостам, темп которых задан ритуалом. Такое употребление спиртного все больше напоминает непересыхающие трубки, подающие алкоголь крысам в переполненные клетки, – то, что мы наблюдали в экспериментах по изучению связи алкоголя и стресса. Индивидуальный доступ к крепкому спиртному по первому требованию неестественен для людей в той же мере, что и для крыс.

Дистилляция и изолированность: Двойное зло современности

Повсеместная доступность напитков из дистиллированного спирта и все более распространяющаяся привычка пить в одиночестве – относительно недавние явления, которые, вероятно, принципиально изменили баланс алкоголя на тончайшей грани между полезностью и вредом. Массовые злоупотребления алкоголем неизменно вызываются одним из этих зол современности или сразу обоими: крепкое спиртное наносит самый ощутимый ущерб, когда на фоне доступности спиртного нарушается общественный порядок или не соблюдаются правила ритуалов. Действие обеих сил наблюдается в водочной эпидемии в России после краха Советского Союза, а также в проблеме алкоголизма среди коренных американцев. Историк Ребекка Эрл много писала о расхожем образе «пьющего индейца» в испанских колониях в Америке. Этот стереотип преувеличивался и эксплуатировался миссионерами и колонизаторами для оправдания порабощения и ограбления коренного населения. Тем не менее, отмечает Эрл, алкоголь действительно стал серьезной проблемой для аборигенных общин в постколониальную эпоху, и главной причиной, по всей видимости, является вышеназванное двойное зло. Эта эпоха характеризовалась прекращением религиозных ритуалов – механизмов социального регулирования, прежде позволявших различным южноамериканским культурам безопасно включать в свою повседневную жизнь спиртные напитки, такие как чича и пульке. Она также ознаменовалась появлением дистиллированных спиртов, имеющих намного более сильный эффект, чем приготовленные методом брожения напитки индейцев{500}.

В связи с этим неудивительно, что для России, возглавляющей мировые рейтинги алкоголизма[40], по-прежнему характерен некоторый раскол общества в сочетании с почти исключительным господством дистиллированных спиртов. Взглянув на рис. 5.1, вы поймете, что американцы не сильно отстают в плане распространенности алкоголизма. Вероятно, это отчасти объясняется крайним индивидуализмом и пригородным стилем жизни с его сильной рассредоточенностью населения, характерными для США, во всяком случае по сравнению с европейскими странами. Америка – одно из немногих мест в индустриальном мире, где наличие местного паба или кафе – редкость, а магазины drive-through[41] дают возможность купить сигареты, огнестрельное оружие, вяленую говядину и столько спиртного, что можно было бы вырубить слона, не покидая комфортабельного салона минивэна. Такой образ жизни не имеет прецедентов в истории человечества, и эволюция едва ли нас к нему приспособила, будь то в культурном отношении или генетическом.

Как было сказано, алкоголизм имеет выраженный наследственный характер, что поднимает вопрос: почему гены предрасположенности к алкоголизму остались в генофонде человека? Один из возможных ответов заключается в том, что до появления дистилляции и ничем не контролируемого приватного употребления спиртного опасности алкоголизма перевешивались преимуществами пристрастия к алкоголю как для человека, так и для общества. Но с тех пор этот баланс был нарушен. В мире, тонущем в крепких спиртных напитках, где к бутылке все чаще прикладываются в одиночестве у себя дома, вред алкоголя действительно может перевесить пользу. Вполне возможно, что дистиллированный спирт – та новая угроза, справиться с которой генетическая эволюция попросту не успела.

В главе 1 я развенчал теории «эволюционного пережитка», согласно которым алкоголь, возможно, способствовал приспособлению к новым условиям существования в нашем далеком прошлом, но стал дезадаптивным, как только люди изобрели земледелие и смогли производить пиво и вино в больших количествах. Однако, указывая на новые опасности – дистилляцию и социальную разобщенность, я фактически прокладываю путь теории пережитка, но уже несколько другой. Она гласит, что адаптивное опьянение, вызываемое алкоголем, превратилось в серьезную проблему значительно позднее, в последние несколько столетий. Если это правда, можно предположить, что гены, обусловливающие синдром азиатского румянца и защищающие от алкоголизма, начнут распространяться за пределы своего нынешнего географического региона.