— …совместного проекта, — закончила за него я.

— Верно.

— Ну а Лара? Что она была за человек? Какие женщины нравятся такому странному парню, как ты?

— Уверенные в себе, — легко ответил он и снова откинулся назад. — Но она была первым настоящим другом. От ее стиля несло минимализмом и деньгами. Пользовалась вычурной, малоизвестной нишевой парфюмерией. Страдала хроническим снобизмом, но ей это в определенном извращенном смысле даже шло. Была вегетарианкой из эстетических соображений. Плевать она хотела на животных, просто не любила цвета мяса. Страшно равнодушный человек, но во всем ценила красоту. При этом говорить с ней можно было о чем угодно. У нее были широкие взгляды.

— Сколько вообще продлилось эта ваша дружба?

— Три года. Она ушла буквально за полгода до встречи с тобой. И это здорово проехалось по моему творчеству. Моя предпоследняя выставка, если честно, была жутким отстоем. Хотя людям нравилось…

— Она была очень печальной, — вспомнила я.

— Да, все так говорят. Я думаю, это было последнее, что я снял близко к старым работам. То есть опять Амстердам, природа, люди… несколько безличное творчество. Я не хотел после той выставки фотографировать вообще. Без Лары, мне казалось, в этом не было больше смысла. Но тут появилась ты, и я открыл новые возможности своего творчества.

Это прозвучало чудовищно рационально. Кай, да ты просто гнусный сраный инструменталист. Все люди вокруг — твои орудия. Но опять я не сказала этого вслух. Зачем мне доносить до него то, что он и сам понимает, более того — чего не стыдится?

— Значит, она была твоим… другом.

— Да. А еще помогла мне с организацией первой выставки, включив свои «педали». Но дальнейший успех был моим собственным, заслуженным достижением.

— Ого. Полезное вышло знакомство. По мужской гордости это не проехалось?

— Да плевать я хотел на такие предрассудки. Кстати, фотографией она не занималась, — заметил Кай. — Ей просто нравились мои снимки, и она помогла продвинуть мои работы в галерею, где я тебя нашел. Но да, она была во всех отношениях особенным человеком в моей жизни. Хотя поначалу мы просто трахались, как кролики. Мне хотелось затрахать ее до смерти. Ей всегда было мало, и это злило и возбуждало. Потом мы начали говорить, и это было хуже всего. Некоторые люди погружаются друг в друга слишком глубоко. Тебе ли не знать этого. Наши свидания начались с ее нетрезвой головы и продолжались какое-то время как шутка. Но она быстро влипла сама.

«О да. Это ты умеешь делать».

Кай словно прочел мои мысли и снова еле заметно улыбнулся. Между нами часто возникало что-то вроде спонтанной телепатии.

— Как же ей это не нравилось. Она злилась на свою привязчивость, пробовала вытирать об меня ноги, потому что видела в этом иллюзию власти. Еще больше ее злило, что я это понимал и ее манипуляции меня смешили. Но были и моменты, когда ей удавалось взять реванш. Она говорила, что я ищу в других отблески своей гениальности. Если они ее отражают, я мню, что это моя заслуга. Я до сих пор помню ее слова спустя пару месяцев после знакомства. «Кай, Кай, ты влюбился, надо же! А казался таким бесчувственным и высокомерным. Но я расскажу тебе правду о твоих чувствах. Твоя любовь на самом деле — восхищение, возведенное в абсолют. Тебе кажется, будто я встала на намеченные тобою пропорции идеала. Но ты уверен, что это ты меня сделал?». Все дразнила меня интеллектуальными шуточками о том, что мне не превратить живого человека в Галатею[16], а именно этим извращением я якобы занимаюсь.

— И ты не превратил ее.

У меня уже болели пальцы, но нельзя было прекращать снимать. Ни за что.

— Она сама превратилась, но не в Галатею, а в самовлюбленную, знающую себе цену женщину, которая так же, как и я, не любила привязываться. Лара всегда держала в уме, что ждет свой самолет, а все люди — попутчики. Самолет увез ее в Штаты. Там, я думаю, она и сейчас. Наше с ней время вышло. Но я долго не понимал, что она думала обо мне на самом деле. Лара была как чертик из коробочки. Везде подвох. Или сюрприз. Как посмотреть.

— Но ты знал, что она уйдет. Как можно вообще встречаться с кем-то, держа в уме, что вы рано или поздно разбежитесь?

— Вот теперь я точно вижу в тебе ту самую наивную девчонку, — удивленно покачал головой Кай. — Еще скажи, что веришь в любовь до гроба.

— Не верю. Но и быть с кем-то, не имея никаких надежд…

— Иллюзий, — поправил меня Кай.

— Это мазохизм. Как будто все, что у тебя есть, всего лишь взаймы. Как ты себе представлял развитие ваших отношений?

— Никак. Я жил моментом. Это лучшее, что можно сделать с хорошими вещами в жизни. Планы всегда все портят…

В комнате темнело с каждой минутой. Я посмотрела на часы. Пять часов вечера. До моего отлета оставалось три с половиной часа.

— Значит, ты все-таки любил ее.

— Ну, раз тебе так хочется называть вещи привычными именами…

— А с ней ты хоть раз забывал, какая ты самодостаточная свинья? Было ли тебе страшно остаться одному, Кай?

Кай помолчал. Этот ответ он явно хотел придержать. Но сегодня был день Страшного суда, как он сам это назвал, и что-то вокруг или между нами не дало ему соврать или уклониться.

— Изредка, — очень осторожно сказал он. — Это было как временное помешательство. Подумай сама, Марина. Если ты настолько зависишь от кого-то, то ты в большой опасности. Стоит этому человеку уйти — и твоя жизнь разрушена.

— Рада, что хоть с ней ты натерпелся такого страху. Да, то, что я говорю, звучит мелочно. Как школьница, которая мстит парню, разбившему ей сердце. Но знаешь, это и есть самое мерзкое. Ты прекрасно отдавал себе отчет в том, как я к тебе привязываюсь. Ты гладил меня как собачку, а потом давал пинка. Так нельзя поступать, когда к тебе испытывают искренние чувства.

— Зато пережив это раз и выжив, ты стала намного сильнее. Разве это не прекрасно? — отстраненно спросил он.

— А зачем эта сила?

— Чтобы жить дальше. Когда все эти люди, играющие хоть какую-то роль в твоей жизни, уйдут.

Справедливо. Повисла новая пауза, во время которой мы осмысливали наш диалог. Я чувствовала легкий хищнический азарт. Встав на место Кая, я чуточку его поняла.

— Меня всегда поражала в тебе девчачья наивность в сочетании с жутким, махровым цинизмом, — заметил он, глядя на меня с весельем и любопытством. — Когда в тебе окончательно умрет обиженный ребенок, ты станешь совсем как я.

Я не стала комментировать. Обо мне сегодня речи быть не должно.

— Но твоя жизнь кажется мне с каждым разом все страшнее и страшнее, — задумчиво сказала я. — В твоем мире есть только ты.