– Значит, Канурова была там, и, скорее всего, это она ухаживала за могилой Прудниковой.

– Нужно снова ехать в Сорокопут…

– Только с одним условием, – спешно проговорил Кочкин.

– С каким?

– На этот раз мы поселимся у Мамыкиных.

– Хорошо!



Глава 28

Вторая поездка в Сорокопут

Сыщики смотрели в окно вагона первого класса, который, стуча колесами, нес их мимо зеленых лесов; мимо полей, где уже колосились пшеница и рожь; мимо полустанков, где крестьянки в цветастых шалях торговали первыми созревшими яблоками – белым наливом; мимо всего того, что можно назвать одним словом – Россия.

Фон Шпинне и Кочкин ехали в Сорокопут, где намеревались отыскать какие-нибудь следы ребенка Прудниковой или хотя бы какое-то подтверждение, что ребенок этот был. Ведь о его существовании сыщикам стало известно исключительно из рассказов очевидцев, которые могли и не быть таковыми, а всего лишь пересказали чужие слова. А когда какая-то история на протяжении долгого времени неоднократно пересказывается, то она всегда изменяется, обрастает подробностями, которых не было, но которые, по мнению рассказчика, могли быть. Он даже уверен в этом. Но самое печальное заключается в том, что с появлением новых подробностей начинают забываться старые, истинные. Они уступают по своей красочности выдуманным, поэтому последующие рассказчики их безжалостно выбрасывают. И уже от прежней истории, настоящей, ничего не остается. Так, собственно, и рождаются легенды.

– Нам нужно прежде всего отыскать повитуху, которая принимала роды у Прудниковой, – говорил начальник сыскной Кочкину, когда они перед отъездом в Сорокопут обсуждали план действий.

– Но ведь это мог быть и местный доктор, – мягко оппонировал своему начальнику Кочкин.

– Доктор? Нет! – отмахнулся от его слов Фома Фомич. – Это вряд ли. Прудниковы – купеческая семья, и выходцы они из деревни. Кстати, нужно будет выяснить, из какой деревни, может быть, там что-то отыщем. Так вот, купцы, ты же знаешь эту публику, самые отчаянные ретрограды и докторам верят в последнюю очередь, если вообще верят. К тому же они суеверны: когда мать рожала, у нее принимала роды какая-то деревенская повитуха и все прошло хорошо, то потом нужно обращаться именно к этой повитухе, и ни в коем случае к какой-то другой, потому что дело не задастся. Да и потом, доктор у нас это всегда мужчина, а роды – дело «срамное». Как к этому допустить мужчину?

– Но вы забываете, что Прудникова рожала уже после того, как ее родители умерли. Значит, некому было печься о семейных традициях, – возразил Фоме Фомичу Кочкин.

– Может быть, ты и прав, – согласился фон Шпинне. – Эту версию нужно проверить, возможно и такое. Но я все же склоняюсь к повивальной бабке. Да и потом, Прудникова могла рожать не в городе, а в деревне. Первое, что нужно сделать – найти повитуху.

– Если она жива.

– Если она жива, – кивнул Фома Фомич. – Однако любая повитуха всегда оставляет после себя дочь или внучку, которая продолжает семейный промысел. Более того, повитухи заставляют своих дочерей сызмальства помогать им в ремесле.

– Думаете, что можно отыскать если не повитуху, то ее помощницу?

– Да!

– Но ведь повитуха вряд ли сможет нам рассказать, куда увез ребенка муж Глафиры Прудниковой…

– А это вторая наша задача – установить, кто этот человек, как его имя, фамилия, куда он мог уехать. Потому что, заметь, он даже не попадает в наши с тобой рассуждения, его как бы и не было. Хотя он был, может быть, и есть. Он, в отличие от Скворчанского, был женат на Глафире, при нем умерли родители Глафиры, родилась дочка… или, скажем так, ребенок, и при нем же умерла сама Глафира. Но мы о нем даже не говорим. Дальше… Мне, если честно, представляется странным, что в купеческой семье родился только один ребенок, я имею в виду Глафиру. А что, если у нее есть сестра или брат? Почему так случилось, что нет родственников? Это все странно и непонятно. Да, работы у нас в Сорокопуте будет непочатый край. А на помощь местных властей можно не рассчитывать, скорее нам будут мешать, чем помогать.

Такой вот разговор состоялся между начальником сыскной полиции бароном фон Шпинне и его чиновником особых поручений Кочкиным накануне отъезда в Сорокопут.

Все был сказано, поэтому в вагоне только и оставалось, что смотреть в окно на однообразный зеленый пейзаж. Однако провести все время в молчании не удалось, тишину нарушил осторожный стук в дверь.

– Да! – бросил Фома Фомич и развернулся.

В купе вошел проводник. В руках поднос, на котором стояли стаканы с чаем.

– А вот и ваш заказ! – сказал он весело.

– Спасибо! – поблагодарил начальник сыскной и тут же добавил: – Давно хочу спросить, да все как-то недосуг. Скажи мне, любезный, отчего в поездах чай такой вкусный? Может, мы, простые люди, не железнодорожные, что-то делаем не так? Почему он у нас дома не получается таким же?

– Ну, тут все просто. Мы в дороге, а в дороге все вкуснее кажется. Я вот дома тоже не могу такой чай заваривать. Вроде и делаю все как в поезде, а не выходит. Вот не выходит, и все! Я даже, грешным делом, отливал себе заварки поездной, домой привозил, пробуем с женой, не то! – выпучивал глаза проводник, точно рассказывал страшную историю.

– Стало быть, это оттого, что мы едем, в этом весь секрет, – кивнул фон Шпинне.

– Да, это все от езды!

– А скажи мне, любезный, мы в прошлый раз ехали, проводник другой был, Николай. Сегодня, что же, не его смена?

– Сегодня не его смена, да и вообще, он у нас больше не служит…

– Почему?

– Турнули его!

– За что?

– Ну, это дело известное, за что нашего брата выгоняют… – ответил проводник и коснулся шеи кончиками пальцев сжатой ладони, все стало ясно без слов.

– Запил, значит! – бросил Фома Фомич.

– Да, – кивнул проводник и, извинившись, покинул купе.

– Пьет народец! – после того как за проводником закрылась зеркальная дверь, сказал чиновник особых поручений.

– Да, – согласился фон Шпинне.

– А вот вы, Фома Фомич, верите, что наш народ можно от пьянства отучить?

– Не знаю.

– И все-таки, – зацепился Кочкин за тему. – Как вы думаете, что нужно сделать, чтобы избавить наш народ от пьянства?

– Ну ты хватил! Избавить народ от пьянства. В мире нет такого человека, чтоб было ему это под силу!

– Так что же выходит, вы не верите, что можно наших людей отучить от чрезмерных возлияний? Совсем мы, значит, пропащие?

– Нет, я так не сказал. Я лишь утверждал, что в мире нет человека,