– Это была безобидная шутка, сэр, – вмешалась я. – Только и всего.

– Хм-м, – проворчал генерал. – Агриппа?

– Да, сэр?

– Ты этому парню обязан.

– Да, сэр.

– Никаких больше глупых наставлений или приказов. Никакой проверки на яд.

– Да, сэр.

– А теперь, если позволите, меня ждут дела. Надеюсь, вы оба вернетесь к своим обязанностям.

– Да, сэр, – отвечала я, поворачиваясь к Красному дому.

– Спокойной ночи, генерал, – сказал Гриппи, по-прежнему клацая зубами и не обращая на меня никакого внимания.

* * *

Вернувшись в свои комнаты, генерал потребовал, чтобы я пересказала ему все происшествие.

Я согласилась, но при условии, что он не станет наказывать Агриппу и никак не выдаст того, что узнал у меня все подробности. Джон Патерсон хохотал, пока у него из глаз не брызнули слезы, когда я описывала черные сапоги изобретательного Агриппы и его залихватское перевоплощение в польского инженера. Он развеселился еще сильнее, когда я перешла к рассказу о погоне в лесу и о том, как Агриппа, в одних подштанниках и сапогах из краски, ждал, пока я вернусь и принесу одежду.

– Не нужно было нести ему форму. Ты и так его выручил. Если бы его пристыдили в доме, он получил бы хороший урок. – Генерал фыркнул от смеха. – Когда-нибудь я расскажу обо всем Костюшко. Мало кто ценит хороший анекдот больше, чем он.

Как ни странно, но Гриппи больше не вспоминал об этой истории и, кажется, даже не затаил на меня злобу из-за того, что я привела с собой генерала. И все же с тех пор я относилась к его словам с долей скептицизма, ожидая, что он в любой момент может надо мной подшутить.

* * *

За месяцы службы я успела повидать немало полуодетых и даже совершенно раздетых мужчин, но чувствовала, что, если генерал Патерсон когда-нибудь узнает мою тайну, наверняка его больше всего смутит мое знакомство с его интимными привычками. Поэтому я старалась во всем ему услужить и сделать это как можно лучше, но при этом держалась от него на уважительном расстоянии.

Я никогда не принадлежала к миру, в котором у дам имелись слуги и гувернантки, но, к счастью, генерал Патерсон не возражал против того, чтобы я отсутствовала при его одевании, и не требовал, чтобы я потерла ему спину во время мытья, как поначалу велел мне делать Агриппа. Каждое утро я брила его, чистила одежду и прибиралась в комнатах, но он привык сам заботиться о себе, и я скорее исполняла при нем обязанности посыльного и клерка, но не лакея.

Дважды в неделю я наполняла водой ведра и приносила на кухню, где их нагревали на большой каменной печи. После этого я несла ведра по коридору, через комнаты генерала в ванную, соединенную со спальней. Ванна набиралась примерно за час, а когда генерал заканчивал мыться, наступал мой черед воспользоваться водой. Я запиралась на засов и тщательно терла тело, сняв одежду и не боясь, что меня увидят.

Живя в бараках, я содержала себя в порядке, насколько это было возможно, но форма на мне была в пятнах, а кожа и волосы никогда не бывали по-настоящему чистыми. В бараках всегда стоял крепкий запах немытых тел, дыма и влаги. Принять ванну, иметь возможность раздеться и не тесниться среди других солдат – это был для меня настоящий рай.

За несколько недель после переезда в Красный дом я хорошо изучила распорядок дня генерала, его настроение, предпочтения и трудности. Я предугадывала все его нужды и мчалась исполнять приказания. А еще мне стало известно, что портрет у него над кроватью изображает Элизабет. Я так и думала. Взгляд женщины на портрете постоянно напоминал о моей тайне, и от этого я чувствовала себя еще более преданной генералу, но эта преданность не была для меня обузой.

Зимовка в бараках представлялась невыносимым испытанием – теснота, замерзший пруд, долгие месяцы холодов и вынужденное безделье. Но мне повезло, и теперь я могла пользоваться уборной, дверь которой запиралась на засов. Я принимала ванну дважды в неделю, у меня имелась собственная постель, и я прислуживала генералу.

Мне нравилось работать в Красном доме. И я боготворила Джона Патерсона.

Он был во всех отношениях лучшим из мужчин, которые встречались мне в жизни. Я боялась, что моя преданность ему станет очевидна и ему самому, и людям вокруг, и потому старалась лишний раз не смотреть на него, держать рот на замке и сосредоточиться на своих обязанностях. Но я его боготворила.

Когда у генерала заканчивались задания для меня или когда он меня отпускал, я старалась помогать мистеру Аллену, а еще по мере возможности исследовала библиотеку. Я не могла устоять перед сокровищами, которые предлагали мне книги, даже если ради них приходилось поступиться сном, и почти каждую ночь читала, пока глаза не начинали слипаться.

Генерал спал еще меньше, чем я. Поздним вечером он уходил прогуляться, и я старалась не засыпать до его возвращения, на случай, если ему понадобится помощь. Когда я в первый раз услышала, что он собирается уходить, пошла за ним следом, как преданный сторожевой пес, но он решительно отослал меня:

– Ты почти не отдыхаешь. И я тебе благодарен. Даже Агриппа тебя хвалил, хотя ему нелегко угодить. Но после ужина ты свободен. А если ты мне понадобишься, я знаю, где тебя отыскать.

В тот вечер я еще не спала, когда генерал вернулся. Он вымылся, побродил по комнате. Я услышала, как он снял сапоги, – я знала, что мне не нужно помогать ему с этим, – и через пару минут задул свечу. Он вернулся раньше обычного, и я снова взялась за книгу: я еще не готова была ее отложить и улечься в постель.

– Шертлифф?

– Да, сэр?

– Этой свечи тебе должно хватить на неделю, – проворчал он.

– Да, сэр.

Он вздохнул:

– Не обращай на меня внимания, Шертлифф. Я в дурном настроении. Ты читаешь?

– Да, сэр.

– Какую книгу?

– Комментарий к Откровениям Иоанна Богослова, сэр.

Он застонал, а я тихо хихикнула.

– Звучит чудовищно. Но я велю мистеру Аллену дать тебе новую свечу, если ты почитаешь мне вслух.

– Вам не будут сниться кошмары, генерал?

– Ты что, дерзишь, Шертлифф?

– Да, сэр.

Он рассмеялся:

– Просто читай. Откуда хочешь. Мне все равно. Я не могу больше вынести собственные мысли.

Я поднялась со стула, стянула с кровати второе одеяло, завернулась в него поверх широкой ночной рубахи – в штанах спать было нельзя, от этого пачкалась постель, – и раскрыла дверь, разделявшую наши комнаты, чтобы генералу