Для начала нужно сосредоточиться на отправной точке. Приведу пример из собственного опыта. В раннем детстве я бывал у своей незамужней тетки, которая проживала в чудесном старинном доме, полном красивых и древних цветных гравюр. Среди них имелось изображение моего деда по маминой линии. Он был, если упростить церковный порядок, своего рода епископом и на картине стоял на крохотной террасе возле дома. Оттуда лесенка с перилами вела к тропинке, что тянулась до собора. Итак, мой дед в полном облачении стоял на этой террасе. По утрам в воскресенье мне разрешали навестить тетку, и, приходя к ней, я забирался с коленями на стул и разглядывал изображение своего деда, воображая, как он спускается по ступенькам. А тетушка неизменно говорила: «Право же, голубчик, он не может ходить, он стоит на месте». Но я знал, что на самом деле мой дед передвигается.

398 Словом, для меня эта картина начинала оживать. Так же обстоит дело с мысленными образами: когда мы сосредоточиваемся на какой-либо мысленной картине, она вдруг приходит в движение, образ обогащается подробностями, движется, развивается. Разумеется, вы реагируете недоверчиво и думаете, что все выдумали, что это наваждение, плод разгоряченной фантазии. Однако нужно преодолеть это сомнение, ибо оно ложно. Наш сознательный разум в действительности мало на что способен, мы во многом зависим от того, что буквально попадает в наше сознание извне (в немецком, кстати, имеется удачное словечко Einfälle[168]). Так, сочти мое бессознательное, что я не нуждаюсь в идеях, я не смог бы продолжить свою лекцию, поскольку не сумел бы придумать, о чем говорить после сказанного. Всем вам наверняка знакомо ощущение, когда хочется назвать кого-то по имени или употребить хорошо известное слово, но память вас подводит, – а какое-то время спустя это имя или слово снова всплывает в памяти. Мы полностью зависим от благожелательности нашего бессознательного. Если оно отказывается сотрудничать, мы впадаем в полную растерянность. Потому-то я считаю, что влияние сознательных изобретений ничтожно; мы переоцениваем силу намерения и воли. На деле же именно бессознательное, когда мы сосредотачиваемся на мысленной картине и стараемся следовать естественному ходу событий, предъявляет нам последовательность образов, выстраивая законченную историю.

399 Я применял этот подход ко многим пациентам на протяжении многих лет и собрал большую коллекции таких вот opera[169]. Любопытнее всего наблюдать за протеканием процесса. Конечно, я вовсе не считаю активное воображение панацеей; если имеются определенные признаки того, что этот метод подходит конкретному индивидууму, тогда я его применяю, а некоторым пациентам он фактически противопоказан. Нередко на более поздней стадии анализа сновидения заменяются объективацией образов. Вообще образы предвосхищают сны, поэтому сновидческий материал постепенно начинает иссякать. Бессознательное как бы отступает перед сознательным разумом. Но весь материал для анализа предстает в творческой форме, и это немалое преимущество в сравнении с материалом сновидений. Творчество ускоряет процесс созревания; можно сказать, что анализ – это ускоренное созревание образов. Данное определение я позаимствовал у почтенного профессора Стэнли Холла[170], который ввел его в употребление.

400 Раз уж при активном воображении весь материал оказывается осознаваемым, он гораздо более четок и ясен, нежели материал сновидений с их невнятным языком. Вдобавок он содержит куда больше значений, чем сны; например, здесь присутствуют ценностные суждения, выражаемые чувственно. Довольно часто сами пациенты ощущают, что тот или иной материал тяготеет к наглядности. Они говорят, например: «Этот сон был настолько поразительным, что, умей я рисовать, я попытался бы передать его атмосферу». Или им кажется, что некая идея должна выражаться не рационально, а посредством символов. Или их охватывают эмоции, которые можно было бы объяснить, только если бы они приняли какую-то форму, и так далее. Тогда пациенты и вправду принимаются рисовать или создают пластические изображения, а женщины порой берутся за шитье. Помнится, одна или две пациентки пробовали передать свои неосознаваемые образы через танцы. Разумеется, тут возможна еще и письменная, текстовая форма.

401 У меня имеется немало полных подборок таких рисунков. Они содержат поистине неисчерпаемое богатство архетипического материала. Сейчас я работаю над историческими параллелями к ряду подобных образов, сопоставляю их с изобразительным материалом, созданным в прошлые столетия, прежде всего в период раннего Средневековья. Некоторые элементы этого символизма, к слову, уходят корнями в Древний Египет. На Востоке мы находим много интересных параллелей с нашим бессознательным материалом, вплоть до мельчайших подробностей. Эта сравнительная работа существенно уточняет наше представление о структуре бессознательного. Так что не пренебрегайте изучением параллелей вместе с пациентами – конечно, не углубляясь при этом в формулировки, достойные научного исследования, но уделяя им, тем не менее, столько внимания, сколько потребуется конкретному человеку для постижения своих архетипических образов. Индивидуум осознает подлинное значение этих образов только тогда, когда они воспринимаются не как диковинное субъективное переживание, лишенное внешних связей, а как типичное, регулярное воспроизводимое выражение объективных фактов и процессов человеческой психики. Объективируя свои безличные образы и постигая связанные с ними идеи, пациент сможет разобраться в содержаниях своего архетипического материала. Тогда он и вправду придет к пониманию, тогда бессознательное в самом деле станет для него понятным. Более того, эта работа окажет на него целебное воздействие: все приложенные им усилия принесут пользу и будут способствовать изменению установки, – о чем я упомянул выше, когда говорил об ином центре личности.

402 Приведу, пожалуй, следующий любопытный пример. Ко мне обратился ученый из университета, сугубо односторонний интеллектуал. Его бессознательное вдруг пробудилось и обеспокоилось, начало проецироваться на окружающих, все казались ему врагами, и он чувствовал себя ужасно одиноким, потому что весь мир как будто ополчился против него. Он пристрастился к вину, пытаясь отрешиться от этого ощущения, сделался чрезвычайно раздражительным и в таком настроении затевал ссоры со всеми подряд; несколько раз случались крайне неприятные выяснения отношений, а однажды его выгнали из ресторана и побили. Причем ситуация усугублялась, он в итоге не вытерпел и обратился ко мне за советом. В ходе нашей предварительной беседы у меня сложилось о нем вполне четкое впечатление; я понял, что этот человек буквально переполнен и архаичным материалом, и сказал себе: «Что ж, устроим-ка интересный эксперимент по выделению этого материала в чистом виде, без всяких примесей моего влияния». Ради этого я перенаправил пациента к своей коллеге-женщине, новенькой в нашей профессии. Поскольку она мало что знала об архетипическом материале, можно было не сомневаться, что она не станет вмешиваться в ход эксперимента. Больной же пребывал в столь подавленном настроении, что ничуть не возражал. Они начали работать вместе, и