смотрит и улыбается им. Вдруг я чувствую, что она становится все легче и легче, и такой страх обуял меня, а вдруг совсем исчезнет: «Господи, помоги!» Я так горячо ещё никогда не молился. А она, увидев газон, говорит: «Ложимся!» Я весь дрожу, кругом люди все-таки, но кладу её бережно на траву. «Рядом!» – приказывает она. Я ложусь рядом, а она мне говорит: «Голубчик, посмотрите, какие сегодня звёзды сумасшедшие!» Тут я не выдержал, встал на колени, прижал её руки к сердцу и прошептал: «Ангел небесный, будьте моей женой, моей богиней». А она улыбается звёздам. Потом в ресторане громко заявила: «Я – сладкая», и все мужчины, забыв жён и любовниц, зависли над ней облаком желания. А у нее из полуоткрытых сладких малиновых губ сбитые сливки стекают, которые так и хочется слизнуть языком. С удивлением она спрашивает: «Почему на меня все смотрят? Может быть, что-то не так?» Я ее успокаиваю: «Наоборот, всё очень так, поэтому и смотрят с такой завистью». Я взял её на руки, прижал крепко к себе, чтобы не исчезла, и потерял голову под небом её глаз и не знаю, где я сейчас, на какой планете, лишь бы она была рядом. Вот такая удивительная история.

Все от души рассмеялись. Глаза Бриса сияли как звёзды. Он был рад, что поднял настроение друзьям, что Сильви снова станет хирургом, что мы вместе. Он хороший, верный друг, я ведь такая же, в самом деле, без дружбы между людьми жизнь не имеет ценности. Я до боли сжала его руку, Брюс понял, что это значит, и нежно поцеловал мою ладонь. Мы смотрели друг другу в глаза и улыбались, чувствуя абсолютное единство. Мы были счастливы.

– Как вы похожи, – заметил Пьер, как брат и сестра, даже одеты одинаково. Я рад, что вы встретились, что нашли друг друга.

– У нас с Брисом много общего, и это объясняется переплетением истории Франции и России, взаимопроникновением культур, тем трепетом, с которым русские относились к французскому языку, и тем энтузиазмом, с которым французы изучают русский язык. Я как историк хочу напомнить, что наша историческая связь началась ещё в 1051 году, когда красавица принцесса Анна Киевская вышла замуж за французского короля Генриха I. Родившегося наследника престола она назвала Филиппом, так впервые в католической Франции появилось греческое православное имя. А в 1717 году Пётр Великий в Париже играл с семилетним Людовиком XV – кормил его икрой, носил на плечах, учил его некоторым русским словам, которые до сих пор остались в памяти французского народа и вошли даже в обиход: «да» и «нет». Потом настал период французской аристократической эмиграции в Одессу, после революции 1789 года. До сих пор в Одессе стоит памятник «Дюку» Ришелье – губернатору города. Но на этом история не заканчивается. После разгрома наполеоновской армии 110 тысяч пленных французов остались на территории Российской Империи. Их продавали по 1 рублю (в это время было еще крепостное право) в семьи провинциальных помещиков, для обучения детей французскому языку. Мише Лермонтову очень повезло. Его учителем был образованный капитан Жандро, но многим детям попадались гувернеры, которые преподавали жаргон с непристойными выражениями, а другого языка они просто не знали. Приехав в столицу, такие дети шокировали приличных людей своим дурным французским. А лейтенант политехнической школы Жан-Виктор Понселе, математик, был в восторге впервые в жизни, увидев в Саратове счёты! Через несколько лет, вернувшись во Францию, Жан-Виктор привез с собой «русское чудо» – счёты, которые моментально стали очень популярными и служили французам более века! Потом настал черед Франции принимать русских эмигрантов, которые оставили глубокий след в культуре, архитектуре, науке Республики. Вспомните Нобелевскую премию Бунина, Гонкуровскую премию дважды получил Ромен Гари (Роман Кацев), песню французских партизан написала русская Анна Марли (Бетулинская), а русские балеты, а русские названия улиц в Париже – их бесчисленное множество, а храмы с золотыми куполами, а русские музы знаменитых поэтов, художников, скульпторов… Да, мы так перемешались и сблизились, что даже с Парижем я уже перешла на «ты». И в этой общей франко-русской истории продолжается наше сближение с Брисом, ведь любовь не знает границ, религий, национальности, цвета кожи… любовь знает только ласку, и я прикоснулась своими губами к губам Бриса, это был первый легкий поцелуй – прикосновение бабочки к цветку.

– Мой ангел, mon amour, бесконечно люблю тебя. У меня даже перехватывает горло от твоих слов, от любви. Только любовь спасёт мир, а твоя любовь спасёт меня.

Пьер и Сильви переглядывались и смотрели на нас, как на детей.

– Любовь, – сказал Пьер, это искусство, я это говорю вам как врач. Этим искусством обладают не все мужчины, потому что не знают основного правила: в первую очередь мужчина должен отложить свой оргазм из-за различий в степени возбуждения между «огнем» и «водой» и обеспечить полное удовлетворение женщины. Женщина относится к водной стихии, медленно возбуждающейся и медленно остывающей.

– Пьер, прекрати, я стесняюсь, – сказала я, покраснев. – Мы до этого еще не дошли. Я предпочитаю, когда Брис говорит о любви, потому что его слова проникают прямо в сердце, как бесконечный свет и радость. Его слова мне кажутся такими свежими и цветными, как множество радуг. И я совсем не согласна, что я – вода… Брис, скажи Пьеру, что я не вода!

Сильви и Пьер рассмеялись, а Брис целовал мои уши и шептал: «Ты – пламя, я – огонь, и никакой воды!»

Сильви, весь вечер наблюдавшая за Брисом, задумчиво произнесла:

– Как ты мне напоминаешь твою маму. Вот точно так же она ухаживала за тобой, как ты за Анжелой. Точно так же она нарезала тебе на тарелке мясо маленькими кусочками, осматривала с любовью с ног до головы, чтобы убедиться, что всё в порядке, такое же беспокойство в глазах. Что с тобой, Брис, она ведь не ребёнок.

Брис улыбнулся.

– Ты не понимаешь, Сильви, она ведь с другой планеты. Например, я всегда провожаю ее до двери туалета и, волнуясь, жду её выхода, и такой страх меня охватывает, вдруг на неё набросится какая-нибудь здоровенная лесбиянка, ты же видишь, какая она красивая. Все выходящие женщины, видя меня, думают, что я сексуальный маньяк. И вот, наконец, я вижу мою девочку и спрашиваю: «Всё в порядке? Там лесбиянок не было?» – «А что это такое?» – отвечает она. В ресторане мой Ангел попросила меня смотреть официанту в глаза и улыбаться, то есть вежливость по-пролетарски. Гарсон подумал, что я – гомик и стал вульгарно приставать ко мне. Моя девочка страшно