За спиной старика нарисовалась куча дров, сваленных прямо у забора, — видно, привезли на грузовике запасы на зиму. Катя все ждала: неужели и здесь она увидит садовый народец, как и в том страшном доме у дороги, полном гнилой плоти и крови? Раз родители — художники, может, и здесь в траве понатыканы садовые гномы и жабы-фэншуй?

Но ничего этого она не увидела — двор зарос сорняками, большую его часть занимали грядки.

Катя представилась сама — показала удостоверение, представила Клавдия — мы из полиции Московской области, занимаемся расследованием убийства Александры, хотели бы с вами поговорить, потому что это очень важно для следствия.

Старик отвернулся к своим дровам.

— Я с вами поговорю, он не станет, — сказала Быкова. — У него слуховой аппарат сломался, не знаем, что делать. Новый денег стоит, а мы с кремацией все поистратились, да еще похороны впереди.

Она повела их в дом. Тесный домишко встретил их запахом старости, скипидара и красок. В комнате везде, куда ни глянь, — свои обитатели.

Катя никогда прежде не видела такого количества матрешек.

На обеденном столе, на подоконниках, на серванте, на полу стояли, лежали липовые деревянные болванки-матрешки и уже раскрашенные в яркие кричащие цвета их товарки.

— Вы матрешки расписываете? — спросил Клавдий.

— Только их еще и покупают сейчас, — сухо ответила Быкова. — Китайцы. Нашим-то не нужно. Нашим стало ничего не нужно. Искусство, ремесла — все умирает потихоньку. Все еду покупают да водку. А нам жить как-то надо с мужем. Что вы узнать хотите? К нам уже приезжали из полиции, спрашивали. У меня язык отсох рассказывать.

Катя отметила про себя, что особой скорби по поводу дочери старуха не выказывает.

— Александра — ваша приемная дочь? — Катя решила сразу перейти к главному.

— Приемная, а что? Какая теперь разница? — Быкова села и сложила руки на коленях. — Смерть она всех в правах равняет.

— Пожалуйста, расскажите об обстоятельствах ее удочерения. Это очень важно для дела, — попросила Катя. — Если можно, припомните все подробно.

— А что припоминать? Дочка наша утонула в ту зиму, на льду они баловались, лед и проломился. Я умереть сначала хотела, руки на себя наложить с горя. А мой-то не дал мне, сказал — возьмем приемную из детдома, раз больше родить не можешь. Мы и взяли ее — Сашу.

— В каком возрасте?

— Пять лет.

— А какой детский дом, где?

— Наш, Тверской. Да это когда было-то!

— В каком году?

— В девяносто шестом.

— Вы что-то знаете про ее настоящих родителей?

— Ничего. Мне только сказали тогда — мол, не волнуйтесь, назад у вас ее никто не заберет. Мать ее умерла, а отца и не было никогда.

— Значит, мать ее умерла? Здесь, в Твери, или где-то еще?

— Понятия не имею. Мы этим не интересовались. Умерла и умерла. Я хотела Сашу воспитать как свою дочь взамен моей Незабудки ненаглядной, но… Ох, как бы вы не сочли меня сучкой злобной, если правду вам скажу!

— Да нет, что вы, как можно! — воскликнула Катя. — Что вы! У вас были трудности с воспитанием дочери?

— Она помнила детдом. Она все помнила, представляете? С самого начала мы не смогли стать настоящей семьей. Саша росла послушной, училась прилежно. Я с ней занималась рисованием, потом она лепкой увлеклась. Я столько сил ей отдала. Но привязанности, тепла с ее стороны не было. Она всегда четко знала, что мы не родные ее папа и мама. Знаете, как это тяжко поначалу! А потом мы привыкли. Она окончила училище художественное и сразу от нас сбежала в Москву. Бросила нас.

— И что, не приезжала?

— Очень редко. За все эти годы — по пальцам пересчитать. И денег, помощи мы от нее никакой не видели.

— Не знаете, Саша не пыталась выяснить, кто ее настоящая мать?

— Не знаю. Может, и пыталась, но со мной этим не делилась. Хотя как это сейчас, через столько лет, установишь?

— У Саши был мужчина, с которым она жила вместе — некто Виктор Кравцов. Вы что-нибудь о нем знаете? Может, они вместе к вам приезжали?

— Спрашивали меня уже до вас. Нет, я не знаю никакого Кравцова, и с ним она к нам не приезжала. Лучше бы замуж вышла, а не путалась… Хотя что теперь говорить? Вы меня жестокосердной сочтете, но я вот что скажу: наболело у меня! Не стоит брать приемных детей, никому этого не посоветую, — Быкова поджала тонкие губы, морщины на ее лице обозначились резче. — Носишься с ними, заботишься, тратишь на них свое здоровье и время, а что в результате? Никакой отдачи. Чужая кровь есть чужая кровь. Нам еще повезло, что Саша тихая была, прилежная. А есть такие хулиганы — деньги у приемных родителей крадут, а другие вообще приемных убивают. Наша-то просто бросила нас. Уехала Москву покорять. И теперь вообще ее нет. Так хоть алименты можно было бы через суд потребовать, когда совсем старые, немощные станем, а теперь что? Сколько денег мы с мужем на нее потратили!

Быкова говорила все это просто и житейски, глубоко уверенная в жизненной правоте своих жестких сентенций. Она была совершенно лишена сантиментов.

— Саша интересовалась конкурсами красоты? — спросила Катя.

— Конкурсами красоты? — Быкова воззрилась на нее с недоумением. — А чего ей там делать? Она, конечно, не урод, но не бог весть какая красотка.

— А где находится детский дом, из которого вы брали девочку? — спросил Клавдий.

— На набережной. На Афанасия Никитина, — ответила Быкова. — Мы пошли туда с мужем, я сказала — возьмем ту, что поглянется и будет на нашу Незабудку похожа. А эта… Сашка-то выехала нам навстречу на велосипедике трехколесном. И не похожа она вовсе на мою доченьку была, а зацепила меня за сердце. Я думала — вот заживем опять счастливо все вместе. И на реку, на лед, я ее больше никогда не пущу. А она, Сашка-то, хоть и не дичилась нас, но детдом никогда не забывала и мамой меня почти до семи лет не звала. А потом и вообще, как подросла, слова «мама-папа» из своего словаря вычеркнула. Как жизнь-то с нами обходится? Плюет на наши надежды, а?

Катя долго не могла забыть улыбки Быковой.

Она пожалела, что не захватила с собой фотографии из страшного дома у дороги, чтобы показать ей, во что неизвестный убийца превратил ее приемную дочь, о которой она ничуть не печалилась.

А потом Катя решила, что не стоит отвечать жестокостью на жестокость. Но это было уже после того, как они так и не нашли детдом на набережной Афанасия Никитина.

Да, следов детского дома на набережной они так и не обнаружили. Проехали всю набережную, застроенную старыми отреставрированными провинциальными особняками и новыми зданиями — и ничего.

Катя решила ехать в Тверское УВД — может, там помогут собрать информацию. Но там никто помогать не собирался. Замотанный до бесчувствия звонками дежурный нехотя согласился поискать в недрах розыска сотрудника, занимающегося делами несовершеннолетних. Тот, молодой, явно из «деловых», все посматривал на часы и бубнил нехотя: «Я не в курсе, вроде был детский дом прежде, но это очень давно, в девяностых, потом там все объединяли, укрупняли. В городе сейчас несколько детских домов и приютов — я не знаю, куда передали старый архив».