Давно канули в небытие времена, когда веселые экспаты за стаканом бурбона кадрили в стенах «Клавы» местных див, щеголявших укладками, безупречной депиляцией ног, надушенных парфюмом от Анник Гуталь и Тома Форда. Новая публика была не столь экстравагантной, одетой похуже, горько-злой, отчаянно саркастичной и все никак не желавшей смириться с наступающим, неумолимо новым нищебродским укладом жизни.

К длинной стойке от дверей не протолкнуться. Клавдий снова крепко взял Катю за руку и начал прокладывать себе и ей путь так, как он делал это во время службы «личником».

Катя ловила длинные, лукавые, заинтересованные взгляды, которыми девушки «Клавы» стреляли из-под густо накрашенных ресниц в сторону Мамонтова. Он производил на местных впечатление. Он возвышался над аборигенами Патриков мужского пола на целую голову.

— Чем вас угостить? — заулыбался замученный улыбками и заказами, стойкий, как оловянный солдатик, бармен, обращаясь больше к Кате, оглохшей от шума.

— Лева Мамелюк здесь? Я его приятель по консерватории, — брякнул Клавдий.

— На контрабасе в оркестре играете? — еще шире заулыбался бармен. — Левушка только что нас покинул. Он человек разносторонний — может, повезет, догоните его.

— А куда он пошел?

Бармен пожал плечами.

— Он везде и нигде. Пока в хлам не ужрется, — захохотал кто-то, пивший у стойки, видно, тоже знавший сына дирижера.

Клавдий начал протискиваться назад к двери бара, стараясь, чтобы в этой толпе Катю никто не толкнул.

Бум! Дверь «Клавы» за ними закрылась.

И вот чудо — Катя восприняла это позже как истинное чудо Патриков, ведь искать сына дирижера можно было в лабиринте здешних переулков до бесконечности, всю ночь! Но чудо явило им впереди ковылявшую на нетвердых ногах фигуру. Фигура завернула за угол красного дома на углу Малой Бронной и Малого Козихинского.

Словно по наитию они пошли следом — фигура растворилась в темной подворотне, оттуда послышались возгласы, ругательства, какой-то всхлип, словно кто-то то ли хлебал суп, то ли сморкался.

Клавдий одним прыжком очутился в подворотне, Катя замешкалась под фонарем. Из подворотни брызнули две подозрительные личности в кожаных бомберах. А затем появился парень — белобрысый, такой весь хрупкий и прозрачный, похожий одновременно на принца северной страны и на моль.

— Мамелюк — это ты? Лева? — окликнул его Клавдий.

— Ну я, чего надо?

— Они б тебя сейчас по башке шарахнули, кто ж сразу полный бумажник достает при «дозе»?

— А ты что, сторож местный? — заплетающимся языком спросил Левушка Мамелюк-Караганов. — Это пацаны проверенные. А ты… ты вообще кто?

— Поговорить нам с тобой надо.

— Я по средам не принимаю, запишитесь на прием.

— Офонарел, что ли, от своего кокса? — Клавдий схватил его за плечо. — Нам поговорить с тобой надо, понял? О Пелопее.

— Пошли в жопу!

Сын дирижера захилял прытко, но столь же нетвердо в сторону сквера. Они нагнали его лишь на проезжей части, но он вывернулся и двинулся дальше — к аллее.

Возле пруда Клавдий преградил ему дорогу. Катя отметила, что Левушка высок и хорош собой, но красота его разрушена алкоголем и, может, чем-то еще похуже. Вид у него был одновременно заторможенный и дерзкий. Глаза сияли как звезды — этот лихорадочный блеск скорее отталкивал, чем привлекал. Он был одет в мешковатые замызганные джинсы и дизайнерскую толстовку от Дольче и Габбана — всю в винных пятнах.

— Три года назад ты и Пелопея Кутайсова, что живет вон там… — Клавдий указал рукой в сторону розового дома.

— Пошли в жопу! Что пристали ко мне?

— Лева, пожалуйста, уделите нам минуту, — вежливо попросила Катя, ей надоела грубость Мамонтова. — Мы хотим с вами поговорить.

— А вы кто вообще такие?

— Мы из полиции, — Катя официально представилась.

Сын дирижера глянул на нее и загадочно, обольстительно улыбнулся.

— Все равно пошли в жопу, менты. Чего надо?

— Это ты увез девчонку три года назад в лес в Бронницы? Ты же за ней ухлестывал в то время? — снова начал сыпать вопросами Клавдий, не давая парню опомниться.

— Ааааа, вот вы про что. Как и Платон Петрович, как и Гаврюшка-придурок. Задолбали меня тогда — ты увез ее? Что хотел с ней сделать? Да пошли вы все от меня! Вы ее спросите — она прикидывается, что не помнит ничего. Вы спросите ее сами. Я это был или не я. На кой черт она мне сдалась? Она бросила меня! Она знать меня не хотела, а я…

Неожиданно голос парня пресекся. Он умолк.

— А вы? — спросила Катя. — А что вы, Лева?

— А я ее любил. Я любил ее со второго класса. Я любил ее всегда, всю жизнь. Я ее хотел всегда. А она изменяла мне со всеми подряд, — он царским жестом отстранил Катю от себя и направился прямо к пруду. — Да подите вы все от меня с вашими вопросами. Вы ее спросите лучше. Я спрашивал. Она только пялится на меня как сова и… Она не помнит, что мы спали! Не помнит, как я ее трахал! — Он расхохотался так громко, что смех его полетел через пруд к памятнику «дедушке Крылову». — Она не помнит меня. А я…

— А вы? — снова как чужое эхо откликнулась Катя, пытаясь удержать Мамонтова, схватившего сына дирижера за рукав толстовки.

Рукав задрался, и на внутренней поверхности запястья они увидели длинный шрам.

— Откуда у тебя этот шрам? Когда ты его получил? Это она тебя порезала? — зашипел Клавдий.

— Да пошел ты! Пошел ты от меня! Если хотите знать, я ее…

— Что ты ее? Что?! Говори!

— А я ее больше не люблю! — брякнул Левушка, остервенело вырвался из рук Клавдия Мамонтова и шагнул прямо в воду. Спуск в пруд был пологий — внизу лежала скользкая бетонная плита, но он шел на нетвердых ногах все глубже. Повернулся лицом к розовому дому и заорал: — Пелопея! Моя птичка! Я тебя больше не люблю!!! Слышишь меня? И не притворяйся Психеей, психов тут и так полно!

— С кем она тебе изменяла? — рявкнул Мамонтов.

Левушка оглянулся через плечо и показал язык. А потом дернул молнию джинсов вниз, сунул руку в ширинку. Через секунду он уже мочился на воду, выписывая струей крупное неровное «сердце».

— Лева, выйдите из воды, она холодная, — только и нашла что сказать на это Катя.

Он отвернулся от них и, размахивая руками, побрел по воде в сторону желтого «Павильона».

Катя решила, что на сегодня с нее хватит приключений. Она повернулась и пошла по аллее в сторону памятника и детской площадки. Клавдий Мамонтов плелся сзади. Она его чувствовала.

Внезапно…

Этот тихий скрипучий смех.

Катя резко обернулась.

На спинке скамейки — той самой, на которой никто не сидел, о которой так жарко спорили булгаковеды — та самая это скамейка или нет, — примостилось странное существо, похожее одновременно и на клоунессу, и на проститутку. Сильно накрашенное и набеленное лицо в морщинах, съехавший набекрень рыжий парик, похожий на всклокоченную шапку. Создание было одето в коротенькое декольтированное платье розового цвета с пышной юбочкой, сетчатые чулочки и черные бархатные ботильоны на умопомрачительной шпильке. На костлявых плечах болталась черная кожаная косуха, измазанный алой помадой рот расползался в ехидной улыбке.