– Тебя отправили в Колодец за то, что очень умён?

– Ну… я смыслю кое-что в горном деле и подземельях…

– Да. Я слышал, как ты рассуждал возле деревьев. Ятолько понял не всё.

– Спрашивай, друг мой. Я попробую объяснить.

– Зачем ты размахивал руками, когда говорил?

– Это очень просто. – Тиргей положил больную ногуповерх здоровой и стал её растирать. Неправильно сросшаяся ступня от ходьбы иработы быстро начинала неметь. – Мудрые люди, чьи книги я читал дома,подметили, что всякий человек одновременно ведёт две беседы. Одну – словами, адругую – малыми движениями тела. И бывает так, что тело очень внятно глаголет осокровенном, даже когда уста по какой-то причине вынуждены молчать…

– Ещё как внятно, – фыркнул венн.

– Я говорю не об ударе кулаком по зубам!.. –возмутился бывший учитель.

– Я тоже. Ты что, никогда не любовался красотой женщин,аррант?..

– Погоди!.. – Тиргей ощутил уколлюбопытства. – Я вычитал в одной учёнейшей книге, будто вашим племенемправят женщины. А мужчины, как это ни противоестественно, рады им подчиняться.Неужели мог ошибиться великолепный Зелхат?..

– Мы находим противоестественным, когда мужчина бреетчестную бороду и ходит без штанов, как делаете вы, арранты. Нашим женщинамвправду дарована справедливая мудрость, но это не мешает им быть влекущими ипрекрасными. И рожать мужчин, а не сопляков!

На миг воцарилось молчание.

– …В других случаях легко изобличить словесную ложь,если знаешь, как употребить свои глаза, – строго продолжал Тиргей. –Разным народам в разной степени свойственно прибегать к зримой речи. Вероятно,это оттого, что вы, северяне, вечно кутаетесь в меха, у нас же, в Аррантиаде,прекрасное человеческое тело гораздо меньше прячут от солнца. Мы позволяем емусвободно говорить…

– Вот как ты сейчас. Опять руками размахиваешь.

– Я не разма… Постой, как ты догадался?

– Я вижу в темноте.

– Каким образом?.. Это у тебя от рождения?

– Нет. Здесь научился.

– Сколько встречал невольников, которые, наоборот,начинают в сумерках слепнуть! Благородный Аледан связывает их болезнь с плохойпищей. Но ты…

– Люди называли нас Серыми Псами. Предок посылает мнесвои качества, чтобы я выжил.

Тиргей рассмеялся:

– Ты вправду веришь, будто твой предок был собакой?..

Венн промолчал. Как-то так промолчал, что Тиргей и безночного зрения понял – вопрос обидел его. Аррант вздохнул, задумался и сказал:

– Многие верят, будто Корноухий на самом деле осталсяжив и сбежал… Мне однажды вторую ногу чуть не сломали, когда я попробовалразубеждать. Не следует отнимать у людей то, во что они верят. Даже если тебеведома истина. А всего тщательней надо избегать навязывать своё мнение, когдаречь идёт о чём-то, изменяющемся от народа к народу. Пресные пшеничные лепёшкине пойдут впрок тем, кто привык к кислому ржаному тесту, и наоборот. Поэтомунельзя утверждать, что один хлеб во всех отношениях лучше другого. Так же и сверованиями, которые суть пища души. Не сердись, венн.

– Что такое Истовик-камень, аррант?

– Он… как бы тебе объяснить… Понимаешь, он есть, но вто же время его нет. В том смысле, что его вещественность – не как у рубина,играющего в перстне. Это камень камней, высший, содержащий в себе все самоцветыземли. Он является ими всеми – и ни одним…

Тиргей не был уверен, что Серый Пёс хоть что-то поймёт изего довольно путаных объяснений, но венн медленно проговорил:

– Мы знаем Древо, соединяющее миры. Оно – не дуб, неясень и не сосна. Но оно порождает семена всех деревьев и трав, ибо вмещает ихсути…

– Именно так, – обрадовался Тиргей. – То жеможно сказать о Небесной Горе, седалище и святыне Богов… я имею в виду, нашихаррантских Богов… Спроси, какая она, и один человек опишет тебе благодатныйзелёный холм, украшенный дворцами небожителей. Другой уподобит Гору сверкающемуснежному пику, застывшему в недоступной смертному красоте. А третий осмыслит еёпросто как собрание всего светлого и высокого, что есть в самом человеке. Тыможешь взобраться на любую гору земли, но потом придётся спускаться, имгновение торжества останется в прошлом. А к Небесной Горе можно подниматьсявсю жизнь, что-то обретая в пути. Так и с Истовиком-камнем, друг мой. Найдипрекраснейший алмаз, и тебя за него убьют в переулке. А Самоцвет самоцветов тыне повесишь на цепочку и не вправишь в браслет. Ты просто будешь искать его,находя по пути гораздо больше, чем предполагал…

– Я не люблю камни, – хмуро сказал венн. – Игоры не люблю. Я что-нибудь другое лучше буду искать!

– Если я не ослышался, ты надеешься выжить…

– А ты нет?

– Я – не особенно.

– Зачем же сюда полез?

– Потому что надоело просто так гнить в забое и ждать,пока оттащат в отвал. Тебе тоже, наверное?

– Я выйду отсюда.

– Ты ещё очень молод, венн. Я завидую тебе. У тебя естьнадежда исполнить то, что не удавалось ещё никому. Ты видишь перед собой жизнь,которую мог бы прожить…

– Нет. Я вижу смерть.

– ?..

– Моя семья осталась неотомщённой. Дети Серого Пса невольны снова родиться. У меня есть враг. Я убью его. И больше мне жить незачем.

Гвалиор, наверное, мог бы проспать ещё неведомо сколько. Новетер из колодца дышал сущим льдом – у двоих рабов, одетых куда менее тепло,вскоре перестал попадать зуб на зуб. Тогда Тиргей взял надсмотрщика за уши иначал драть безо всякой пощады, зная, что таким образом можно достичь скорогопротрезвления. Действительно, Гвалиор зашевелился, потом начал ругаться. Инаконец разлепил опухшие веки… чтобы увидеть лучи двух фонариков, направленныеему прямо в лицо. С похмелья они показались ему ослепительно яркими, он непризнал язычков пламени, знакомо плясавших за выпуклыми стёклами. Два страшныхглаза во мраке!

– Кто здесь? – заслоняясь ладонью, спросил онхрипло и с плохо скрытым испугом. – Кто?..

– Тиргей Рыжий и Пёс, – ответил аррант. –Церагат послал нас выручить тебя, Гвалиор.

– Куда? Кого?.. – прохрипел надсмотрщик. И попривычке рявкнул: – Ты забыл сказать «господин»!.. Кнута захотел, раб?

Оплеуха, которой наградил его Пёс, была жестокой,внушительной и полновесной.

– Это в забоях тебя кто-то звал господином, а здесь –Бездонный Колодец! – Венн говорил очень спокойно. – И ты будешьдержать верёвку, как все!

– Бездон… – Взвившийся было Гвалиор тяжело сел накамни, охнул и начал тереть ладонями лицо. Щёки были чужими и мокрыми, сглубоко вмятыми в кожу крошками камня. Он наконец вспомнил всё. Как приехалХаргелл, как стало ясно, что письмо к Эрезе, весь год носимое в памяти,останется ненаписанным… как, жалея себя, он единым духом до дна выхлебал фляжку– а вино в ней силы и крепости было немалой, лёгкого глотка хватало вполне,чтобы до кончиков пальцев ног разбежалось тепло… И как потом, пьяный в стельку,он брёл по штрекам и лестницам – сам не зная куда и в то же время очень хорошозная… Дорого он дал бы теперь, чтобы фляжка снова оказалась при нём, да хорошобы с живительной капелькой, сохранённой на дне. Голова была набита паклей,пропитанной какой-то дрянью, вкус во рту стоял такой, словно он закусывалсодержимым непотребного ведра, желудок то стискивала чья-то невидимая рука, товновь отпускала. Гвалиор охнул, мотнул головой… Резкое движение вконец нарушилошаткое равновесие у него в животе. Край колодца оказался весьма кстати –некоторое время надсмотрщика мучительно выворачивало наизнанку. Так, что потоммежду рёбрами долго болели все мышцы. Судорожно напрягавшееся тело охватил жар,ледяной ветер не поспевал сушить на лице пот… Гвалиор почувствовал на своёмремне руку, придерживавшую его, чтобы не свалился.