— И куда же?

— В парк. Это вон до того перекрестка и налево.

— Зачем?

— Там было единственное место, куда я не входил. Боялсявходить. Эти твари оттуда полезли.

— И что это за твари?

— Не знаю. Первый раз вижу.

— Ты же говоришь…

— Я просто боюсь мокриц и клопов.

— Стоп, Костя, — сказал Джор. — А чего еще тыбоишься?

Он четко просек фишку.

— Утонуть, — сказал я. — Темноты. Больших пауков.Пещер. Манекенов. Больше не помню…

— Женщин, — подсказала Патрик.

— Не в этом смысле.

— А в каком?

— Потом объясню.

— Слово?

— Слово. Да, и еще: боюсь ошибаться и попадать в неловкиеположения.

— Интересные и веселые приключения нам предстоят, —пробормотал Джор. — Фильмы ужасов?

— Терпеть не могу.

— Ну хоть что-то жизнеутверждающее…

Повисло молчание. Только ветерок погромыхивал косо свисающимс крыши жестяным водостоком… Я хотел было уточнить, что в детстве случайнопрочитал «Туман» Кинга и что потом долго не мог от той дряни избавиться, —но почему-то не сказал.

— Ну, веди… командир, — сказал Джор. — Ты где таккомандовать-то научился?

— Ну… это было давно.

— Расскажешь потом?

— Не знаю. Если честно, то не хочу.

— Дело твое…

Я все равно проболтался. Ну а что оставалось делать?

Мы обошли разбросанные трупы тварей (у некоторых ещешевелились лапки), стараясь не наступать на ошметки и брызги.

— Внимание, — сказал я, и все разом замерли. —Перезарядили оружие, передернули, на предохранитель не ставим. Палец на крючкене держим. Палец вот так, на скобе. Понятно? Далее: идем и наблюдаем в том жепорядке: я и Патрик держим фронт, Артур верх, Джор — тыл, Аська — правый фланг,Валя — левый. Ни на что постороннее не отвлекаемся. Очень слушаем меня.Собрались?

— Собрались, — сказала Валя. — Есть у кого-точто-то попить?

— Коньяк, — подал я ей фляжку.

— Спасибо…

Это было последнее слово, которое я от нее слышал.

Все время, что заняло принятие душа, ароматного и ласкающеговсе тело, вытирание — нет, промакивание невесомыми белыми покрывалами, умащениетела травами, от которых слегка и приятно кружилась голова, — Виканепрерывно думала о том, как бы сбежать, но думала как бы не всерьез, апонарошку, словно об озорном розыгрыше во время серьезного дела. Серьезностьбыла запредельная и требовала какого-то гармоничного уравновешивания, лучшезабавного или хотя бы легковесного — вот именно розыгрыша, на который онавсерьез не решилась бы, но тщательно прорабатывала его внутри себя, чтобы неотравиться этой серьезностью; но даже и понарошку ей не удалось высмотреть ниединого шанса, что она и отметила с неискренним актерским разочарованием.

Вот так же ей всегда хотелось стать певицей, и онапредставляла себе, как станет певицей и будет безумствовать на сцене, в цветныхогнях, коллекционировать фанатов и любовников, — но не делала ничего длятого, чтобы изменить сложившийся ход вещей, и оставалась студенткой филфака,потому что «уплачено». У нее был не очень приятный, но запоминающийся голосок,и иногда под гитару она пела что-то из Дианы Арбениной, и это все.

Сейчас ей предстояло сыграть какую-то важную роль, а этопочти то же самое, что петь со сцены, так она себе представляла. При этом ей,повторяю, хотелось понарощ ку сбежать, чтобы ее искали, чтобы ее необходимость,незаменимость, особость стала, наконец, ясна всем… Двое молчаливых охранников,похожих как близнецы, обнаженные по пояс, лоснящиеся, — услужливо помогалией, но и поторапливали — нужно было начать все к сроку. Голая, тольконамазанная каким-то зеленым травяным маслом (как Маргарита, с удовлетворениемдумала она), Вика не чувствовала себя голой, поскольку это был сценическийкостюм, а его надо было носить хотя бы для того, чтобы умакнуть ту черную сукумордой в дерьмо. И хорошо бы еще пяткой аккуратно наступить ей на затылок,между косичек этих дурацких, и надавить.

В темноте и холоде, только при свете двух чадящих факелов,ее возвели на невысокий помост, над которым косо висело словно совсем без опорыогромное деревянное колесо с девятью спицами. Под звуки, напоминающие войфлейты и далекий бой барабана, ее привязали к ободу колеса — за лодыжки широкораздвинутых ног и за вытянутые вверх и в сторону руки. Сразу стало оченьхолодно. Вой приблизился, барабаны били над каждым ухом…

И вдруг ей почему-то стало страшно.

— На крыше, — сказал Артур, подняв пистолет и показываястволом куда-то вверх.

— Не отвлекаемся! Смотрим, как смотрели! — Я окинулвзглядом своих; только Аська подняла было голову, но тут же вспомнила о дисциплине.И только после этого я сам посмотрел туда, куда показывал Артур.

— Что там было?

— Просто движение… Рассмотреть не успел, очень быстро…появилось и исчезло…

— Большое?

— Н-не очень… Но больше кошки.

— Продолжаем движение. Артур смотрит вверх.

Мы дошли до перекрестка и повернули к парку. Никто нас непобеспокоил.

Эта улица называлась Вязовой, хотя ни одного вяза на ней небыло, и только несколько низких, но очень толстых пней на лужайках перед домамиговорили о том, что когда- то эти исполины тут действительно росли. Позже изпней сделали столы, эстрадки, детские площадки — в зависимости от обширностипредоставившейся гладкой поверхности. Сейчас все лужайки были заваленывсевозможными домашними вещами — будто из домов, как из коробок, торопливо выкидывалилишнее, что-то отыскивая…

Дома на Вязовой стояли плотно, участок к участку, а иногда истена к стене — так что собака там протиснуться еще могла, а человек уже нет;но местами проходы были сравнительно широкие, они вели в глубь застройки, гдетоже стояли дома; проходы эти обсажены были или жестким колючим кустарником скрошечными почти черными кожисто-лаковыми листочками, или жимолостью сроссыпями оранжевых ягод, или простой акацией. Странно, но трава была высокой,густой и совершенно иссушенной.

— Что наверху? — спросил я.

— Больше не появлялось, — сказал Артур.

— Не расслабляйся…

Примерно на полпути до парка был ресторанчик с верандой.Названия его я никак не мог запомнить, зато хорошо помнил вывеску: кот и пес,выдирающие друг у друга огромную щучью голову. Тротуар перед верандойресторанчика был чуть шире, и на него иногда выставляли маленькие столики надвоих…