В общении с людьми он был весел, в меру отзывчив, при возникновении конфликтов упрям и, случалось, груб по мере их развития. У него было множество знакомых, а настоящий друг – только один, с которым они еще в школе вместе учились.

Его семейная жизнь шла через пень-колоду. Пока рос сын, Леонид Сергеевич не бросал семью из чувства долга, хотя их отношения с женой давно оставляли желать лучшего. А когда ребенок подрос, отцовская жертва оказалась как будто напрасной: сын не принимал его как близкого человека. Тут уж, видно, мать постаралась, перенесла на парня их супружеские нелады. Правду сказать, она всегда была рядом с сыном, в то время как Леонид Сергеевич обычно приходил домой запоздно: дела, встречи, поездки, а то и посиделки с приятелями, загулы, попойки. Да, это тоже имело место в жизни. Потому что он и с самим собой не всегда мог поладить.

И вот теперь, можно сказать, под старость, для него вдруг открылась новая жизненная страница. Он стал бомжем – ничего себе ситуация! После очередной ругани с женой и сыном, хлопнув дверью, ушел из дому. Дескать, больше я к вам не вернусь. Думал снять плохонькую комнатенку (на лучшее не хватало денег), а потом работать как зверь, писать для газеты без продыху, ездить в далекие командировки, чтобы в конце концов скопить денег на собственное скромное жилье. А квартиру – им, жене с сыном.

В тот вечер было холодно, и Леонид Сергеевич вышел из дому в теплом, хотя не совсем презентабельном тулупе. Это его в дальнейшем и спасло, потому что будь он в своей замшевой курточке или шикарном, но чересчур легком плаще, дело могло принять скверный оборот. А тулуп, в котором ездил иногда на дачу, идеально подошел к ситуации.

Вообще-то Леонид Сергеевич рассчитывал переночевать у своего друга, того единственного, с которым дружил со школьной скамьи и в гостеприимстве которого был настолько уверен, что даже не созвонился с ним предварительно. Но по пути он зашел раздавить чекушку, поскольку настроение было на нуле. Приходить к другу с бутылкой не стоило: Иван был трезвенником в силу убеждений, да и здоровье его, в отличие от здоровья самого Леонида Сергеевича, диктовало добропорядочный образ жизни. Так что он решил выпить один, а уже потом погребать к Ивану.

В кафе, где расслабился Леонид Сергеевич, находились, надо полагать, нечистые на руку люди. Когда он после нескольких, зацепившихся одна за другую рюмочек, покинул заведение, оказалось, что в карманах у него пошарили. И когда только успели?! Однако результат был налицо: Леонид Сергеевич остался без денег. Ему даже в троллейбус не удалось сесть, так как проездной свистнули заодно с бумажником. А вскочить в заднюю дверь, рассчитанную на выход, он не сумел. Как-никак, уже не молоденький, реакция не как прежде, да к тому же и выпил.

Он потащился к другу пешком, прикидывая, что делать дальше. Следовало принять ванну, побриться; потом он займет у Ваньки какое-нибудь мало-мальски приличное пальто и пойдет в редакцию просить ссуду в счет будущих гонораров.

Леонид Сергеевич уже звонил в дверь своего друга-трезвенника, когда на него обрушился главный за этот скверный вечер удар. Он звонил, звонил, и все без толку. Потом приоткрылась соседская дверь, и выглянувшая оттуда соседка сухо сообщила, что «Иван Ильич лег в больницу». «Что с ним?» – встревожился Леонид Сергеевич. Соседка пригляделась и узнала его, время от времени бывавшего здесь в гостях. После этого она стала приветливей и рассказала, что Иван рассчитывал вернуться через неделю.

– А зачем понадобилось в больницу? – допытывался Леонид Сергеевич.

– Насколько я знаю, плановая профилактика.

Леонид Сергеевич успокоился насчет друга, но самому ему теперь предстояло хождение по мукам. «Неделька» без жилья, без денег, только что с теплым тулупом на плечах!

И все-таки стоило попытать судьбу: сумеет ли он прожить бомжем до возвращения друга? Ведь его всегда влекло к познанию жизни во всех ее проявлениях, не исключая низменных и горьких. Так почему бы не бомжем?.. В карманах брюк, по которым никто не шарил – воры удовлетворились тулупом, – застряла кой-какая мелочь, на хлеб и воду, а сигаретками можно пробавляться у прохожих. Так что все в порядке. Правда, подобные эксперименты лучше производить над собой в молодости, но человек только предполагает, а уж располагает Бог.

Со второго же дня бомжевская жизнь принесла Леониду Сергеевичу богатый урожай впечатлений. Одноногий бедняга, с которым сошлись возле булочной, взял с собой нового дружбана «на хату», то есть в подъезд, где можно переночевать. С точки зрения всех знакомых Леонида Сергеевича это был просто пыльный заплеванный чердак, но по новым стандартам жизни – вполне комфортабельное место для ночлега. Во всяком случае, не на улице, где он мерз предыдущей ночью.

А потом появилась молодая симпатичная дворничиха, задачей которой было выгнать их с чердака. Она кричала, стараясь предстать перед ними грозной фурией, напугать, заставить подчиниться. Но нарочито скандальный голос вдруг пресекался, а из глаз глядела детская растерянность: «Ну что мне с вами делать?». Было видно, что ей не хочется выгонять людей на мороз – в то время как другой человек на ее месте с наслаждением показал бы свою власть над бездомной братией. А этой приходилось тяжко: в ее возрасте, с угадывающейся за искусственной грубостью нежностью натуры надо видеть перед собой совсем других мужчин: не дурно пахнущих и небритых, лежащих вповалку на чердаке, а сильных, приятных, готовых протянуть руку помощи. Бедная девочка, сколь незавидная роль ей досталась! И почему в этом доме дворник – русская девушка, когда везде теперь убираются гастарбайтеры?

В Леониде Сергеевиче взыграл покровительственный инстинкт: ему захотелось помочь ей, защитить… Но защищать, увы, следовало от себя и себе подобных.

Он решил, что можно будет написать об этом статью: насколько противоречиво должно быть состояние этой молодой девушки. Профессия требует от нее забыть о таких человеческих чувствах, как жалость и милосердие. А она не хочет о них забывать, но от этого по законам психологии кричит еще громче, еще неистовее размахивает руками, в одной из которых зажата швабра – потенциальное средство воздействия.

И вдруг эта девочка сказала бомжу с одной ногой: «Вы можете остаться». Милосердие все же победило в ней, однако не так, чтобы она села на лестничную ступеньку и расплакалась: делайте что хотите, я больше не могу. Совсем не так – она была готова к дальнейшей борьбе, потому что его, Леонида Сергеевича, продолжала гнать. Не выкидывала белый флаг, однако щадила слабого. Удивительная девушка!

Потом выяснилось, что ее зовут Мальвиной, – об этом сообщил все тот же одноногий бомж. Подумать только, какое необычное имя! Наверняка мать предназначала девочку к чему-нибудь более престижному, нежели труд дворника. И все же как красиво звучит: Маль-ви-на… Словно легкий треск, с которым разворачивается конус мальвы.

Прошел следующий день, и Леонид Сергеевич узнал о своей новой знакомой еще больше. Она не испугалась взвалить на себя проблемы подруги, вернувшейся из секты: крайнюю истощенность, возможные болезни, в том числе заразные, нестабильность психики, выражающуюся в навязчивом желании умереть. И все это без надрыва, не теряя своей, хотя и умеренной в данных обстоятельствах, жизнерадостности. Только один раз она упомянула про собственную депрессию, в которой когда-то находилась. Леонид Сергеевич об этом не забыл. Чутье журналист подсказывало ему, что депрессия у этой чудесной девушки могла быть только в связи с какой-то большой жизненной обидой. Возможно, работа дворником – одно из последствий перенесенной ею психологической травмы.